– Что у вас… за конь… – прохрипел он.

А Гунтер сразу сказал деловито:

– В красном – Конкейн, брат Гуинга Одноглазого, в оранжевом – Орандж, он всегда носит цвета своего имени. Неистовый воин, страшный в бою, с ним всегда его два брата. Им навстречу лучше не попадаться.

Зигфрид добавил с осторожностью:

– Да и вообще там человек сорок, если не пятьдесят.

– Но рыцарей только пятеро? – уточнил я.

– Не меньше, – согласился Гунтер. – Это Конкейн, Орандж с братьями, но среди тех, кто у костра, могут оказаться два-три однощитовых рыцаря.

Я задумался. Рыцари, как уже знаю по школьным урокам истории – товар штучный, не так просто собрать рыцарей в одном месте больше трех, если не для пира или турнира. В тыща двести девяносто пятом году в Эссексе, крупном графстве Англии, было всего двадцать четыре рыцаря, не считая одиннадцати старых и больных, которые не в состоянии были даже взобраться на коня, а все потому, что снарядить рыцаря дороже, чем в нынешней деревне купить бронетранспортер. В сражении при Линкольне, едва ли не самой крупной битве в Англии в тыща двести семьдесят первом, с одной стороны, яростно сражались восемьсот рыцарей, с другой – шестьсот. Погиб только один рыцарь, да и это считалось крупной потерей. Правда, сколько полегло простых воинов никто не считал, да и зачем – простых набрать и снарядить проще простого. Простых везде, как мух. И берутся откуда-то сами, как мухи.

– Похоже, – признал я, – леди Клаудии придется туго.

– Не просто туго, – сказал Гунтер с удовлетворением.

Я молчал, стараясь врубиться в ситуацию, но в голове пусто, ведь женщины и мысли вместе не приходят. В жизни обманывают только три вещи: часы, весы и женщины, видимо, этот Конкейн решил ответить на обман чисто по-мужски. Вроде бы и нехорошо так поступать с женщиной, все-таки слабый пол, но если этот слабый пол вздумать играть по правилам сильного, то что ж…

Зигфрид быстрым взглядом окинул расположение требушетов, количество всадников.

– Ей не выстоять, – произнес он. – Не знаю, что у нее за колдовство внутри замка, но отсюда ее замок разнесут по камешку.

– Не за одну неделю, – предположил я.

– Да хоть за год, – сказал он. – Насколько я слышал, у нее нет друзей?

– На помощь никто не придет, – подтвердил Гунтер злорадно. – Она всегда держалась от всех в сторонке. Все-таки… гм… колдунья, а здесь земли христианские…

– Зря не вышла замуж, – сказал я. – За кого-нибудь из соседних лордов. Или за дальних – неважно. Воинская мощь колдовству не помеха.

Гунтер хмыкнул.

– Иногда женщина не может найти себе мужа в мужья потому, что пьяные ей не нравятся, а трезвым не нравится она.

– Но она достаточно красива, – заметил я.

– Да, но колдуний у нас боятся… А ж говорю, что только по пьяни, когда ничего не страшно…

Даже в этом мире, мелькнула мысль, где еще не установились общие законы, а всяк феодал вводит свои, существует все же некая база, которой придерживаются все, пусть даже инстинктивно. Одни из таких законов зовутся моральными, это те, которые внутри нас, а другие – житейские, в том числе и такие, что всяк охраняет свой замок, не прочь, чтобы все остальные сгорели синим пламенем, однако же худой мир лучше доброй ссоры, и потому ссора со старым соседом хуже, чем с неизвестным, вторгшимся пусть даже к соседям.

Потому в этом крае, как и везде, сложилось некое равновесие, все следят друг за другом, никто не хочет, чтобы сосед вдруг внезапно нарастил мускулы, захватив замок другого соседа. Не потому, что тот был хороший, а потому что растолстевший захватчик теперь сможет угрожать и мне…