Скопин сел на лежанке и попытался пригладить лохмы.

– Напомни мне, чтобы я поменьше спал.

– И поменьше пил, – отозвался Мирон, щеткой деря волосы барина, чтобы придать им хоть какое одинаковое направление.

– Что вестовой?

– В прихожей. Ждет.

Скопин со стоном поднялся, вогнал босые ступни в стоптанные ковровые тапочки и пошел к умывальнику. В перевязанном боку саднила неглубокая рана, полученная от бритого.

– Который час? – спросил Скопин, плеская себе на лицо ледяную воду.

– Одиннадцать, – взглянув в сторону ходиков, ответил слуга.

– Утра?

– Вестимо, ночи. Разве по утрам у нас дела делаются? По утрам душегубцы дома сидят или в церкву ходят, грехи замаливать. Одевайся уже.

Иван Федорович сел на табурет у стола, намотал портянки, сунул ноги в сапоги, принесенные Мироном, потом натянул сюртук и, не застегивая его, приказал:

– Водки дай.

Мирон ответил:

– Нету. Всю ты выжрал еще днем.

Скопин тяжело вздохнул.

– Это хорошо, что вестовой, – говорил Мирон, заправляя постель. – А то без работы ты совсем того… не человек, а тюлень.

– Иван Федорович, срочно вызывают, – сказал посыльный, однорукий унтер Прибылов, оставленный на службе ввиду усердия.

– Что там? – спросил Скопин, протирая глаза.

– Известно что, раз за вами послали, – встрял Мирон. – Убийство, не иначе.

– Оно, – кивнул унтер.

– Кого пришили? – вяло поинтересовался сыщик.

– Не знаю, вашбродь, – отозвался унтер. – Нам не докладывают. Беги, говорят, Прибылов, рука у тебе одна, а ногов – двое. Зови, говорят, Ивана Федорыча.

– А кто хоть говорит-то? Куда ехать?

– К нам, в Сущевскую часть. Куды ж еще, не в Кремль же!

– Понятно, – сказал Скопин. – Мирон, шинель подай и фуражку.

– Так вот они. – Бывший денщик уже протягивал форменное кепи и перекинутую через руку черную шинель с латунными судейскими пуговицами. – Может, повязку сменить, а? Прикипит ведь, потом с водой отдирать придется.

Скопин, не отвечая казаку, сел на крепкий дубовый табурет и вынул из кармана маленькую чёрную трубочку.

– Так кто тебя послал? – спросил он у вестового.

– Архипов. Захар Борисович. Он у нас всего-то месяца три. Из Петербурга.

– Питерский? – спросил Скопин.

– Нет, наш, московский. Из молодых, да ранних. Обучался в столице. Очень прыткий.

– Захар Архипов? Не знаю такого.

– Я же говорю – недавно к нам устроился, – ответил унтер.

– А ты, Прибылов, как? Со мной пойдешь или вернешься?

– Я, вашбродь, домой пойду. Моя смена закончилась. Если целковым одарите, так по дороге ещё и свечку за вас поставлю Николе-угоднику.

– В кабаке, что ли? – спросил Скопин, набивая трубку табаком из бисерного кисета.

– Уж где придётся, – кивнул унтер.

Скопин быстро шагал по темной спящей улице – Сущевская часть была недалеко, за баней. Газовые фонари горели тускло, в сыром воздухе висел плотный запах дров и угля. Время от времени взлаивали сторожевые собаки, но так, для порядка. Иван Федорович старался держаться досок, проложенных по краям улицы, чтобы не увязать в осенней грязи мостовой, но время от времени сбивался и, чертыхаясь, тер подошву о край доски, счищая комья земли. На краю площади, около Екатерининского института для благородных девиц, стояла полосатая будка. Из крыши будки торчала чугунная труба, обложенная кирпичом. Дымок от трубы поднимался вверх – значит, будочник не спал еще.

Скопин перешел площадь по краю и оказался на Селезнёвке. Тут тоже спали, было тихо, но фонари стояли чаще и светили ярче. Наконец, миновав баню, Скопин увидел каланчу Сущевской части и по подъездной дороге подошел к крыльцу.

Дверь была не заперта. Иван Федорович толкнул ее и чуть не столкнулся нос к носу с молодым человеком невысокого роста в темно-серой сюртучной тройке, но с офицерской выправкой, со светлыми волосами и усами щеточкой.