Разумеется, именно Гонтаря назначили командиром их курсантского взвода, – единственный отслуживший, к тому же имеет воинское звание старшины. Надо заметить, что на сборах их с Яковом отношения несколько изменились. В армии была совсем другая шкала ценностей, здесь никого не интересовало, сколько книг ты прочитал, здесь гораздо меньше ценились абстрактные знания, и гораздо больше – конкретные умения. На сборах в роли подшефного оказался уже Яков, перенимая множество мелких, но необходимых военному человеку умений.

Когда закончили возню с оружием, Гонтарь приказал:

– Перерыв. Перекурить, оправиться. Через двадцать минут построение у столовой, ответственный Мосийчук. Курсант Старинов, за мной!

…Надпись на двери поразила Якова своей лаконичностью: «НЕ ВХОДИТЬ». Ладно бы входить запрещалось посторонним, но какой смысл делать дверь, входить в которую нельзя никому?

Гонтарь потянул дверь на себя, надпись проигнорировав. Сказал, войдя:

– Физкультпривет, Михалыч. Вот, принес, что обещал.

– Привет, Игнаша. А кто с тобой?

– Наш парень, из курсантов. Знакомься, Яша: это Михалыч, земеля мой, из Курска. Он слышит всё: и как трава растёт, и как комар комариху ебёт.

При виде сидевшего у стола человека стал понятен смысл надписи, запрещавшей вход всем поголовно – тот, кому входить разрешалось, прочитать буквы на двери все равно не смог бы. Яков уже пару раз мельком видел Михалыча, и поразился, насколько дисгармонирует военная форма с черными очками на лице человека, с белой тростью в его руке. Инвалидам по зрению не место в войсках, единственное исключение – ПВО, здесь на вес золота ценились слепцы с изощренным до предела слухом. Уставившиеся в небо раструбы звукоуловителей были, по сути, продолжением чутких ушей Михалыча. Поговаривали, что хороший «слухач» не просто засекает цель за десятки километров, но и определяет высоту, скорость, тип самолета.

Гонтарь шагнул к столу, передал слепому что-то небольшое, как показалось Якову – коробочку с бритвенными лезвиями.

– Ну, спасибо, удружил. Будет какая нужда, обращайся, – чем смогу, помогу.

– Уже есть нуждишка… Поспорили мы тут с Яшей малёха. Он говорит, ночью учебную сыграли, а я так думаю, что немцы мимо летели, Таллин бомбить. Рассуди, Михалыч. Помоги плитку шоколада выиграть, половина – тебе.

Слепой уставился на них. Яков понимал, что смотреть тот не способен, и все же не оставляло ощущение, что темные линзы очков скрывают пристальный взгляд. Ответил Михалыч после паузы:

– Если я начну такие ваши споры судить, Игнаша, то скоро нас всех троих другие судить станут. В трибунале. И плиткой от них не отмажешься. Не имею я права тебе такие вещи рассказывать, кто мимо нас и куда летает. Да и ни к чему, ты сам обо всем догадался.

– Много их было?

– Ступай к Петренке о таком спрашивать, а мне перед дежурством отоспаться надо.

…Когда они шагали к столовой, Гонтарь мрачно произнес:

– Чует моя задница, застряли мы тут. Не пришлют за нами одними катер, придется оказии ждать. И как бы чего другого не дождаться…

– Налета? Бомбежки?

– Не только. Петренко нам правильно говорил, да не всё до конца сказал. Ты батарею-то морячков видал? Их десять лет бомби, не разбомбишь, так в скалы заглубились, одни тока башни торчат, а те из брони линкорной… Не, брат, ежели у немца хоть чутка соображенья есть, он нас, зенитчиков первым делом выбомбит. А затем жди десант.

– Воздушный? Или с моря?

Гонтарь не ответил – вновь, как ночью, взревели ревуны и ударили колокола громкого боя. Тревога.

Пообедать в тот день не удалось. А когда курсанты пришли на ужин, – оказалось их всего двенадцать человек. Двое получили ранения и находились в медчасти, фельдшер пообещал, что голодными парни не останутся.