– Здесь указано, что Шон был в состоянии тяжелой наркотической интоксикации.

Франко бегло просматривает документ: помимо профессионального жаргона, в глаза бросаются слова «героин», «экстази», «кокаин», «амфетамина сульфат», «каннабис», «валиум», «амилнитрат» и «антидепрессанты». «Тот, кто заявился на этот флэт и завалил несчастного говнюка, никогда бы не переплюнул весь этот арсенал».

– Нехило так, – замечает Франко. – Под чем он тока не был…

– Как я уже сказал, вряд ли он осознавал, что на него напали, в таком состоянии.

«Это еще мягко сказано», – думает Франко.

– Есть подозреваемые?

– Идет расследование, – любезно говорит Нотмен. – Разумеется, мы будем информировать вас и вашу бывшую… мать Шона… о развитии ситуации.

– Ништяк, – говорит Фрэнк Бегби.

Он хорошо знает эту кухню. Легаши не станут выкладываться на все сто, чтобы найти виновного. К собственному изумлению, он понимает, что едва ли может их винить. Наверное, Шон, как и он сам, давно уже был пропащим и продолжил бы сеять вокруг себя хаос. Зачем потакать подобным людям? Они и сами перемочат друг дружку, если просто оставить их на произвол судьбы. Несмотря на наш недальновидный и вынужденно-неохотный треп, правда в том, что с точки зрения закона мы вышли за рамки демократии, универсальности и равенства и де-факто приняли иерархическую, элитистскую картину мира. Те, что внизу, не играют никакой роли, пока угрожают только друг другу, а не тем, кто наверху, или каналам поступления доходов – например, туристам. Его собственные дети, Шон, Майкл и Ривер, сын от его бывшей подруги Кейт (о котором он практически забыл, поскольку начал мотать длинный срок, перед тем как ребенок родился, и порвал с Кейт, пока сидел на киче), – все они не имели для него никакого значения. Как можно их сравнивать с Евой и Грейс, родившимися от образованной матери в благоприятных обстоятельствах? Ставку всегда делают на холеную породистую лошадь, а не на клейдесдальского тяжеловоза. Если он сам проводит такое различие между своим потомством, как он может осуждать полицию за их пофигизм, пока в городе сейчас, наверное, тырят сумку у какого-то несчастного туриста?

– Один вопрос, – говорит Франко. – Кто его нашел?

– Кто-то сделал анонимный звонок на «три девятки» и вызвал «скорую»: сказал, что произошел несчастный случай, и повесил трубку.

Фрэнк Бегби задумывается. Звонивший, ясное дело, как-то замешан. Обычный лох позвонил бы не только в «скорую», но и в полицию и не стал бы называть то, что произошло с Шоном, «несчастным случаем».

– Может такое быть, что звонивший его и грохнул?

– Вполне возможно. Или друг, или сообщник, который стал свидетелем убийства и знал Шона и того, кто это сделал. Может, потом совесть замучила, – говорит Нотмен, – но наверняка мы не знаем.

Франко размышляет над этим, чувствуя, что больше от копов особо ничего не добиться.

– Вы, кажется, круто изменили свою жизнь. Я слышал, вы добились успеха в мире искусства. – Нотмен еле заметно улыбается.

– Не жалуюсь. Руки малехо чесались, – говорит Франко, теперь уже окончательно понимая, что нихуя они делать не будут. А еще он просекает, что они так охотно согласились с ним встретиться с единственной целью – сказать, чтобы он тоже нихуя не предпринимал.

– Я понимаю, что вы очень расстроены, мистер Бегби, – произносит Алли Нотмен профессионально-серьезным тоном. – Но, само собой разумеется, вы должны оставить это дело на наше усмотрение. Мы хорошо друг друга поняли?

– Я с радостью дам вам, ребята, заниматься тем, что у вас лучше всего получается, – улыбается Франко, а потом мрачно добавляет: – Если вы дадите мне заниматься тем, что лучше всего получается у меня.