. Застойность и специфические консервативные признаки кочевнического хозяйства он усматривает в невозможности оседлости, отсутствии частной собственности на землю, отсутствии городов, в более продолжительном (по сравнению с существующим в земледелии) периоде производства; в слабом развитии общественного разделения труда и классовой дифференциации; в том, что ремесло не выделилось как самостоятельная отрасль хозяйства, и не произошло разделения умственного и физического труда; в бытовании племенной организации[14]. Анализируя фактический материал, С. Е. Толыбеков констатирует, что сопоставление сведений о кочевниках Средней Азии X в. и жителях Сырдарьинской области конца XIX в. показывает, что последние мало чем отличались от первых по образу жизни и по характеру производственной деятельности[15]. Не находит автор и существенных различий в образе жизни, общественном производстве и политико-экономическое строе хуннов III–II в. до н. э. и монголов XIXII вв.[16]. Говоря о казахах XV–XVIII вв., он утверждает, что и в их хозяйстве в это время существенных изменений не наблюдалось[17]. При этом консервативность кочевничества подчеркивается не только в хозяйственных, но и в социальных отношениях: «Кочевое скотоводческое общество было способно веками сохранять, консервировать и даже в отдельных случаях реставрировать отсталые формы общественно-производственных отношений»[18], настолько, что «у кочевых племен пустынь и степей социально-экономические перемены за весьма длительное время бывали настолько незначительными, что их трудно было заметить»[19]. Интересен и, нужно полагать, справедлив вывод С. Е. Толыбекова о том, что прогрессивное развитие кочевого скотоводческого общества всегда и везде должно было приводить к оседанию[20].

Естественно, что специфика кочевнического хозяйства должна была сказаться на социальной структуре кочевничества: общественных отношениях и общественной организации. Многочисленные дискуссии, которые велись и ведутся по этим проблемам до сих пор, показывают, что многие аспекты еще требуют разрешения и необходимы дальнейшие детальные исследования. Попытки многих авторов и участников дискуссий декларировать, сделать обязательной только определенную точку зрения были несостоятельными, так как эти исследования не учитывали многих важнейших марксистских положений, вступали в противоречие с фактами. Еще Энгельс отмечал, что в истории тот, «кто … погонится за окончательными истинами в последней инстанции, за подлинными, вообще неизменными истинами, тот немногим поживится, – разве только банальностями и общими местами…»[21]. Вместе с тем, и это следует подчеркнуть, все дискуссии в советской исторической науке, публикации и полемика в литературе велись с марксистских позиций.

Расхождения в теоретических взглядах вылились в результате дискуссий главным образом в различную интерпретацию фактического материала и трактовку некоторых теоретических положений. Большой вред теоретической разработке проблем эволюции и социальной структуры кочевничества причинили попытки модернизации многих явлений, перенесение черт, характерных для эпохи разложения кочевничества на более ранние периоды, механическое сопоставление явлений, свойственных кочевничеству и развитым земледельческим народам Запада[22].

Переходя к анализу конкретных особенностей развития социальной структуры кочевничества[23] и рассмотрению научных дискуссий последних десятилетий по этой проблеме, следует прежде всего обратить особое внимание на указание Маркса о том, что, «приобретая новые производительные силы, люди изменяют свой способ производства, а с изменением способа производства, способа обеспечения своей жизни, – они изменяют все свои общественные отношения. Ручная мельница дает вам общество с сюзереном во главе, паровая мельница – общество с промышленным капиталистом»