– Может быть, лучше отправить вас в больницу?

Это его испугало.

– Только не это! Я хочу остаться здесь.

– Чтобы дождаться сына?

– Сам не знаю.

Странно. Временами Мегрэ охватывала жалость, и сразу же он раздражался, чувствуя, что перед ним играют комедию. Возможно, этот человек был действительно болен, но не настолько, чтобы распластываться на постели, как жирный червяк, не настолько, чтобы в глазах у него стояли слезы, а толстые губы складывались в гримасу плачущего ребенка.

– Скажите, Лагранж…

Мегрэ замолчал и вдруг поймал взгляд Лагранжа, ставший неожиданно твердым, один из тех пронзительных взглядов, который на вас украдкой бросают женщины, когда им кажется, что вы разгадали их тайну.

– Что?

– Вы уверены, что, когда просили доктора пригласить вас на обед для встречи со мной, вам нечего было мне рассказать?

– Клянусь, я его просил просто так…

Он лгал: именно поэтому и клялся. Опять же как женщина.

– Не хотите дать никаких указаний, которые помогут нам найти вашего сына?

В углу комнаты стоял комод. Мегрэ подошел к нему, все время чувствуя на себе взгляд Лагранжа.

– Все же я попрошу у вас его фотографию.

Лагранж собирался ответить, что у него ее нет.

Мегрэ был настолько уверен в обратном, что как бы машинально выдвинул один из ящиков комода.

– Здесь?

В ящике были ключи, старый бумажник, картонная коробка с пуговицами, какие-то бумаги, счета за газ и электричество.

– Дайте мне…

– Что вам дать?

– Бумажник.

Опасаясь, как бы комиссар сам не раскрыл бумажник, он нашел в себе силы приподняться на локте.

– Дайте… Кажется, там есть прошлогодняя фотография.

Его лихорадило. Толстые, похожие на сосиски пальцы дрожали. Из маленького кармашка, явно зная, что она там, он вынул фотографию.

– Раз вы так настаиваете… Я уверен, что ничего не случилось. Не нужно ее давать в газеты. Ничего не надо делать.

– Я вам верну ее сегодня вечером. Или завтра.

Он снова испугался.

– Это не к спеху.

– А что вы будете есть?

– Я не хочу есть. Мне ничего не нужно.

– А сегодня вечером?

– Мне, наверно, станет лучше, и я смогу выйти.

– А если вам не станет лучше?

Лагранж готов был зарыдать от раздражения и нетерпения, и у Мегрэ не хватило жестокости расспрашивать дальше.

– Последний вопрос. Где работал ваш сын Ален?

– Я не знаю названия… В какой-то конторе на улице Реомюр.

– Какая контора?

– Рекламная… Да… Должно быть, рекламная.

Он сделал вид, что поднимается проводить гостя.

– Не беспокойтесь. До свидания, господин Лагранж.

– До свидания, господин комиссар, не сердитесь на меня.

Мегрэ чуть не спросил: «За что?» Но зачем было спрашивать? Он остановился на минуту на площадке, чтобы разжечь трубку, и услышал шлепанье босых ног по паркету, щелканье ключа в замке, скрип задвижки и, конечно, вздох облегчения. Проходя мимо швейцарской, он увидел голову консьержки в раме окошка и, поколебавшись, остановился.

– Будет лучше, если вы, как просил доктор Пардон, будете время от времени подниматься и узнавать, не нужно ли ему чего-нибудь. Он действительно болен.

– А сегодня ночью он был здоров, я даже подумала, что он хочет съехать с квартиры потихоньку, не заплатив.

Мегрэ, совсем собравшийся уходить, нахмурился и подошел ближе:

– Он выходил сегодня ночью?

– И был настолько здоров, что даже вынес вместе с шофером такси огромный чемодан.

– Вы говорили с ним?

– Нет.

– А в котором часу это было?

– Около десяти часов. Я надеялась, что квартира освободится.

– Вы слышали, как он вернулся?

Она пожала плечами:

– Конечно, раз он наверху.

– Он вернулся с чемоданом?

– Нет.

Мегрэ жил слишком близко, чтобы брать такси. Проходя мимо бистро, он вспомнил о вчерашнем аперитиве, который так хорошо гармонировал с летним днем. Он подошел к стойке и выпил один аперитив, глядя невидящим взглядом на рабочих в белых блузах. Они чокались с ним.