Так мы и побрели за Мариной по сумрачному коридору.

Если это галлюцинация, то уж очень реалистичная и детализированная. До мелочей, до запахов, до болевых ощущений. Что-то тут не так.

Мы прошли через холл в противоположный коридор. Хирургия располагалась на первом этаже. Было поздно, больница спала. Только из приоткрытых дверей единственной палаты падал в коридор свет. Я догадался: нам туда. Там нас ждала уже знакомая санитарка.

– Тётя Вера, положи их. Я за картами, – сказала Марина и вышла.

Я огляделся. Сама палата была небольшой, но высокий потолок делал её просторной. В палате было одно большое окно с широким подоконником. Из мебели только пять панцирных коек, вместо тумбочек, высокие табуреты с полкой и у каждой койки в ногах стоял стул.

На одной из коек тётя Вера, пыхтя, натягивала простыню на матрас, целиком сшитый из подкладной резинотканевой клеёнки.

Под каждой койкой стояло судно. Около стены стоял эмалированный таз с красной надписью масляной краской «Для рвоты». Слава Богу, пустой.

Две койки были уже заняты. На одной лежал щупленький дедок, с любопытством рассматривающий нас. На второй кто-то пытался спать, отвернувшись к стенке и завернувшись с головой в одеяло.

– Ты ложись туда, а ты – туда, – приказным тоном распорядилась тётя Вера, показывая нам на койки в разных концах палаты.

– Тётя Вера. Товарищ милиционер из-за меня сильно руки повредил. Ему может помощь потребоваться. Можно мне с ним рядом койку? – включил я талант дипломата. На самом деле, мне не хотелось лежать непонятно с кем, отвернувшимся в стенку.

– Ладно, уговорил. Ложись рядом, – согласилась тётя Вера. – Наволочку, на, надевай.

Подушка тоже была из клеёнки. Я не очень представлял себе, как можно спать на такой постели. Но делать было нечего, я надел наволочку на свою подушку.

Тётя Вера молча кинула в меня второй наволочкой, кивнув в сторону второй койки для Николаева. Я послушно натянул наволочку на вторую подушку и сам застелил простынь на своей койке. Тётя Вера ушла, шаркая тапками по полу.

На стуле рядом с койкой Николаева лежали еще две простыни. Я одну взял себе. Свободных одеял нигде не было. Не май месяц! Как без одеял?

Николаев молча лёг на свою койку и с облегчением вытянулся.

– Коновалы… – только и сказал он.

Я присел на свою койку. Дедок на средней койке приподнялся на локте.

– Сынки! Курить есть? – с надеждой спросил он.

– Извини, отец. Утопил сегодня всё, что было, – Ответил Николаев.

Дедок вопросительно уставился на меня.

– А я не курю. Наверное, – помедлив ответил я, прислушиваясь к своим ощущениям: курить совсем не хотелось.

– Жаль, – разочарованно пробормотал дедок. – Я Митрич. А ты, правда, милиционер? – спросил он Николаева.

– С утра был милиционером, – пробурчал Николаев.

– Как звать тебя, фараон? – спросил с сарказмом Митрич.

– Иван.

– Ванька, стало быть. А ты кто будешь? – обратился дед ко мне.

– Понятия не имею, – раздраженно ответил я. Этот допрос начинал меня доставать. Невооруженным взглядом было видно, что этот Митрич не так прост, как хочет казаться.

– А ты не дерзи старшим! – притворно ласково произнес дед.

– Я не дерзю. Я не помню, – сказал я примирительно.

– Пашка его зовут, – разрядил обстановку Иван.

– А как это не помнишь? – заинтересовался Митрич.

– Не помню и всё.

– А что не помнишь?

– Всё не помню.

– А что-нибудь помнишь?

– Помню, как Иван чуть в обморок не упал в процедурной, – решил я сменить тему.

– Ага! Тебе бы наложили столько швов наживую, – огрызнулся тот.

– Попросил бы обезболить… – неуверенно начал я.