Разве что руки, бедолага, не потирал от радостного возбуждения.

– Я на такое не подписывался, – изобразил я муки страдания, – это уж слишком!

Сатчан тут же насторожился. Всякая радость с лица исчезла. Понял, что проблемы. И он еще не знает, какого масштаба.

– Что случилось?

– Знаешь такого – Межуев Владимир Лазоревич? Лазоревич через «о».

Ему даже и думать не пришлось. Сразу кивнул, уверенно:

– И причем он здесь?

– Я тоже задался этим вопросом, когда меня сегодня настоятельно позвали в его машину на заднее сиденье переговорить.

Жаль, нельзя было сфотографировать лицо Сатчана в этот момент! Эпическая была бы фотка!

Москва

Кабинет второго секретаря Пролетарского райкома комсомола.

– Межуев?.. – наконец взял себя в руки Сатчан. – Вон оно как!..

Он замолчал и нервно заходил по комнате туда-сюда, лихорадочно соображая.

– А чего он хотел?

– Всячески мне намекал, что эта фабрика передовая, современная и на ней все хорошо…

– Ага… – невнятно ответил Сатчан, продолжая расхаживать.

Я молчал, он ходил.

– Где материалы по фабрике? – наконец спросил он, повернувшись ко мне.

– Дома, – честно ответил я.

– Уничтожить всё! – решительно распорядился он. – Что с результатами проверки?

– Есть лёгкий левачок… – начал докладывать я.

– Где твои расчёты? – перебил меня Сатчан. – Кто их видел? Кто о них знает?

– Никто, конечно.

– Уничтожить!

Круто! Даже как компромат себе не оставишь? Ну, тебе виднее.

– Все полностью я уничтожить не могу, – начал объяснять я. – Материалы на фото снимали, все знают и видели. Я просто извлеку все, где есть компрометирующие предприятие данные, а все безобидное приложу к отчету с самой положительной характеристикой фабрики.

Сатчан при этих моих словах напрягся, но потом кивнул. Хорошо, начинает приходить в чувство после первой паники.

– Меня другое больше волнует, – продолжил между тем я, изобразив испуг и крайнюю озабоченность, – это гарантирует, что меня не возьмут на карандаш в комитете партийного контроля? Знаешь, я сегодня пару лет жизни в машине Межуева оставил, думал, что меня в КГБ сейчас увезут и сгину я в подземельях Лубянки. И будет моя молодая жена меня всю свою оставшуюся жизнь оплакивать. И вырастет мой сын, не зная родного батьки.

– Вы что, уже? – удивлённо посмотрел на меня Сатчан.

– Нет. Но не всегда об этом сразу узнаешь… – ляпнул я лишь бы что, но Сатчан согласно кивнул.

– Чего хочешь? – спросил он, сразу сообразив, что я не просто так жалуюсь.

– Домашний телефон мог бы частично компенсировать мне мои сегодняшние страдания.

– Ну ты даёшь! – воскликнул Сатчан. – Дом новый, к нему кабель только через полгода, небось, подтянут. А может, и через год.

Ага, значит дело только в техническом исполнении. Принципиальных возражений нет. Дожимаем тогда …

– Ну, так можно взять на контроль, – подсказал я. – Чтобы не полгода кабель тянули, а три месяца.

– Ты не понимаешь, – устало проговорил Сатчан, садясь за свой стол. – Если на местном телефонном узле емкость всю выбрали уже, то и кабель не поможет. Это оборудование надо на всём узле менять или новое добавлять.

Ну, слышал я что-то такое… Но уж очень телефон хочется…

– Там же как-то выходят из положения, то ли спаренные номера ставят, то ли параллельные, – подсказал я. – Всё не во двор бегать к автомату. Только другим лучше спаренные, мне не надо. Сам понимаешь, нам конфиденциальность нужна.

– Не обещаю, – строго посмотрел на меня Сатчан, давая понять, что я совсем обнаглел и слишком много в качестве компенсации попросил.

– От этого всем польза будет. Гораздо быстрее все важное сообщать смогу в любой момент, – прозрачно намекнул, что ему в первую очередь не надо будет ждать моих звонков, а в экстренных случаях напрягать чужих секретарш.