Но это мелочи, да и случалось только в операционной, так что скоро привыкла и я и все остальные тоже - там я была Манечкой, солнышком, умничкой, радостью, прелестью…

Вначале это воспринималось, как и преподносилось – со смешками и юмором, а потом уже почти и не замечалось. Так… одна из особенностей поведения в операционной именно этого хирурга, а хорошим врачам прощается многое. Ну, буровит… с юмором мужик и хорошо относится к своим. С ассистентами и особенно анестезиологом, он тоже общался вежливо и даже тепло – Антон был инвалидом с детства. Шония высоко ценил его, как специалиста, а то, что не называл парня солнышком и лапушкой и эти прозвища доставались мне - женщине, будто бы и логично.

В составе операционной бригады четыре-шесть человек, иногда и больше – зависит от объема операции. Из женщин у нас была еще только Вера - невысокая, светленькая, тихая… С сестрой-анестезистом во время вмешательства оперирующий почти не контактирует, у нее свое начальство – врач-анестезиолог. Но если случалось, то и тут звучало – «Вера, дорогая…» Мне казалось – нет особой разницы…

Операция, это всегда тяжелый и напряженный физический и эмоциональный труд. А еще пары анестетиков, контакт с антибиотиками, рентгеновское излучение… Поэтому и хирургов, и остальной персонал опер. блоков берегут – легкие и сложные операции чередуются, операционное время одного хирурга не превышает 10 часов в неделю, условия труда стараются привести к оптимальным параметрам – освещение, температуру, влажность, воздухообмен...

Я работала не только с Шонией, рокировки случались – отпуска, болезни… и знала и видела, что в похожих ситуациях разные люди могут вести себя по-разному. А хирурги тоже люди, хотя и воспринимаются иногда богами – они так же устают, психуют, орут и даже матерятся, швыряют инструменты… бывает всякое. Пациенты крайне редко умирают «под ножом» - если суждено, это чаще всего случается в первые сутки после. И с каждым днем риски уменьшаются. Но бывало всякое. Иногда операция – это настоящий бой или целое сражение за человеческую жизнь, в которое бросаются все возможности, способности, силы и нервы. Были победы, но случались и поражения. И тогда – кто как…

Шония нежничал.

Нарастал уровень напряжения, и я становилась все прелестнее и милее. Потом этому даже улыбаться перестали – привыкли. Помогает ему - и ладно. Если он хирург от Бога с высочайшим методическим уровнем! Такому оперирующему нелепо предъявлять по мелочи и очень трудно соответствовать. В сложных случаях обычно ассистируют два и даже три врача. У нас одним из них обязательно был Стас Иванов. Это давало шефу возможность разогнуться и на какие-то минуты прикрыть глаза, выдохнуть, пока надежный ассистент страхует операционное поле от возможных осложнений. А операции, бывало, длились часами… и дело не в личной заторможенности - медленный темп может оказаться вынужденно необходимым.

Это все к тому… идет сложная операция: нервное напряжение зашкаливает у всех, мышцы у хирургов ломит и даже сводит из-за вынужденно долгой статической позы… а не дай Бог – экстремальная ситуация?!

А Шония нежничает…

И на здоровье! – думала я, всё равно потом опять становлюсь просто Машей. Ничего не менялось, разве что на «ты» перешел, когда я пришла в бригаду. А с годами мы стали общаться и не только в операционной, и не только профессионально - делились семейными новостями, впечатлениями от отпусков и еще кучей всякого… даже знали любимую еду друг друга.

Через год после свадьбы у него родился сын, а следом еще один. Мы поздравляли всем отделением – с цветами и конвертиком, как полагается. А он разрезал пластиковые ленточки на тортах, грамотно открывал для нас шампанское – с тихим хлопком, и улыбался... счастливый! Все за него радовались, и я тоже – безо всякой зависти, от чистого сердца.