Эндрю Раванель прислонился к пустому стойлу. Мускулистые ноги наездника были обтянуты коричневыми брюками, рубашку с жабо обрамляли лацканы короткого желтого жакета, на голове красовалась широкополая касторовая шляпа, начищенные сапоги самодовольно блестели. Он лениво помахал пальцем, приветствуя подошедших Кершо и Пурьера. Цветом лица Эндрю напоминал ночную цаплю, бледная кожа была почти прозрачной. Однако под щегольской внешностью скрывалась скрытая пружина воли.

Эдгар Пурьер, чиркнув спичкой, поднес огонь к сигаре Эндрю и кивнул, указывая на высокую мулатку в толпе рабов:

– Неплохая девка.

Генри Кершо вытянул шею, пытаясь определить покупателя.

– Старик Кавано платит. Интересно, знает ли его жена, что ей нужна горничная?

– Горничная, она, конечно, горничная… – манерно протянул Эндрю.

Кершо загоготал.

– А это не Батлера парень? – спросил Эдгар Пурьер. – Исайя Уотлинг? Там, за столбом?

Эндрю Раванель сказал в ответ:

– Интересно, как он может оставаться в Броутоне после того, как Ретт застрелил его сына?

– А куда ему податься? – фыркнул Генри Кершо. – Местом управляющего труднее обзавестись, чем сыном. Если Уотлингу потребуются сыновья, никто не мешает наведаться к подопечным и наделать еще.

– Говорят, Уотлинг набожный? – промолвил Эндрю Раванель.

– Кажется, да. Они с Элизабет Батлер идут молиться каждый раз, как Лэнгстон из города отлучается. Правда, разные бывают молитвы…

– Генри, ты вульгарный тип, – беззлобно бросил Эндрю. – Лот номер шестьдесят один. Это мой Кассиус.

Кершо поскребся, как подобает вульгарному типу, и сказал:

– У меня во фляге ни капли. Пойду в клуб. Эдгар, идешь?

– Останусь.

Эндрю начал торговаться за Кассиуса с четырехсот долларов.

– Четыреста долларов… Шестьсот? Точно, сэр? Да. Шестьсот долларов за отличного молодого негра. Банджо в подарок – за одну цену сразу два товара.

– Почему Уотлинг торгуется? – спросил Эдгар Пурьер. – Лэнгстону музыкант совсем не нужен.

Когда цифра достигла восьмисот, все отказались торговаться, кроме Исайи Уотлинга и Эндрю Раванеля.

Исайя Уотлинг заявил девятьсот пятьдесят.

Когда Эндрю Раванель поставил тысячу долларов, Уотлинг поднял руку, привлекая всеобщее внимание. После этого он взобрался на ящик, возвышаясь над собравшимися.

– Мистер Раванель, у меня имеется распоряжение господина Лэнгстона Батлера. Я здесь, чтобы спросить: как вы заплатите за этого черномазого, если выиграете торги? У вас есть наличные? Где ваши пятьсот долларов?

Эндрю Раванель остолбенел. Удивление, возмущение, смятение пронеслись по его лицу. Молодой человек обернулся к Эдгару Аллану, но тот исчез. Стоявшие рядом сделали вид, что не смотрят на Эндрю. Те, что стояли подальше, старались скрыть усмешки.

– Господа, господа! – заволновался аукционер.

– Вы сами объяснили нам правила, – напомнил Уотлинг. – Надеюсь, вы будете их придерживаться.

Кто-то одобрительно выкрикнул:

– Да, да.

– Правила есть правила, – раздался другой возглас.

– Не отступайте от этих чертовых правил.

Эндрю воскликнул:

– Уотлинг, ей-богу, я…

– Мистер Раванель, я действую не по собственному усмотрению. Я себе больше не принадлежу. Говорю от имени мистера Лэнгстона Батлера. Господин Батлер вас спрашивает: «Мистер Раванель, где ваши пятьсот долларов?»

– Даю слово, слово Эндрю Раванеля…

– Слово? – переспросили из толпы.

– Слово Раванеля? – расхохотался кто-то.

– Если у мистера Раванеля нет денег, я покупаю этого чернокожего за девятьсот пятьдесят долларов. Плачу наличными всю сумму.

Весть о публичном унижении Эндрю Раванеля (кое-кто назвал это заслуженным наказанием) мгновенно облетела клуб. Джейми Фишер чувствовал себя так, будто ему дали под дых.