А пока Тунис посвящал Розмари в историю гибели Уилла, рассказывал об урагане и о том давнишнем лете, когда брат был сослан собирать рис на плантации, ее отец, Лэнгстон Батлер, проигрывал скачки.

Вашингтонский ипподром представлял собой вытянутый овал в четыре мили длиной, обсаженный вековыми дубами. Оштукатуренный домик был зарезервирован для членов Жокейского клуба, а обшитая досками трибуна и просторное поле предназначались для всех желающих. Белые и черные, вольные и рабы были свидетелями поражения Лэнгстона Батлера.

Лошади из Виргинии и Теннесси прибыли в Чарльстон, располагавший самым быстрым беговым кругом и самыми толстыми кошельками на Юге. Лошади, конюхи и тренеры толпились в просторных деревянных конюшнях, где в широких центральных проходах устраивались торги лошадей и рабов.

Дневной забег был повторным между лошадьми по кличке Джиро – Лэнгстона Батлера – и Чапультапек – полковника Джека Раванеля. Животные друг друга стоили, ставки сделали быстро, и забег начался под рев трибун. Хотя Чапультапек отстал на дальнем повороте, затем, обойдя на прямой начавшего сдавать Джиро, вырвался вперед на два корпуса. Когда лошади зашли на последний круг, полковник Джек уже приплясывал от удовольствия.

У ограды клубного домика три юнца и незамужняя дочь полковника Джека смаковали его триумф.

– Джеки, Джеки, – хмыкнул Джейми Фишер. – Не стоит дергать тигра за хвост. Джулиет, твой папаша раскланивается с таким самодовольным видом!

Эдгар Пурьер, неутомимый исследователь сильных мира сего, наблюдал, как надсмотрщик Лэнгстона Батлера советуется со своим хозяином.

– Хмм, что замышляют эти двое?

– А, плевать, – проворчал Генри Кершо. – Одолжи мне двадцать долларов!

Генри Кершо походил на молодого сильного медведя, и характер у него был под стать.

– Генри, ты уже поставил мою двадцатку на Джиро. Больше нет. – Эдгар Пурьер вывернул карманы. – Итак, джентльмены и леди, как Лэнгстон сравняет счет?

– Наверняка скроется, не заплатив, – предположила Джулиет Раванель.

– Нет-нет, милая Джулиет, – сказал Джейми Фишер. – Ты путаешь. Отец Розмари, Лэнгстон, затеял пари, а твой, Джек, проиграл и заплатить не может.

Мисс Раванель фыркнула:

– И за что я только терплю тебя, не знаю.

– Так ведь иначе быстро заскучаешь, – ответил Джейми Фишер.

Несмотря на то что острая на язык девица и безусый юнец были неразлучны, их не касались никакие сплетни. На чем бы ни держалась эта привязанность, все понимали – в ней нет ни капли романтических чувств.

Следующий забег был в два часа. Белые и цветные прогуливались по ипподрому и полю, в Жокейском клубе слуги распаковывали корзины с едой и откупоривали бутылки.

А с дорожки начали сзывать покупателей на торги рабов:

– Негры Джона Хьюджера. Сборщики риса и хлопка, лесорубы, механики, домашние слуги и дети! Сотня первоклассных экземпляров!

Эдгар Пурьер взял у помощника торговца список и пробежал по нему пальцем.

– Эндрю собирается поторговаться за лот номер шестьдесят один. «Кассиус, восемнадцать лет, музыкант».

– Кассиус принесет не меньше тысячи, – сказал Генри Кершо.

– По меньшей мере одиннадцать сотен, – поправил Джейми Фишер.

– Спорим на двадцать долларов?

– У тебя нет двадцати долларов.

И хотя Генри Кершо был тяжелее Джейми на восемьдесят фунтов и привык поступать по-своему, он улыбнулся. С весомым превосходством кошелька Джейми даже молодому медведю остается только улыбаться.

– Джулиет, зачем Эндрю понадобился музыкант с банджо? – спросил Эдгар Пурьер.

– Когда Эндрю грустит, музыка очищает ему душу.

Генри Кершо, отхлебнув, предложил фляжку Джулиет, от чего та, вздрогнув, отказалась. Генри заметил: