Бонно собирали устрицы на отмели острова Моррис и рыбачили у острова Салливана. Ретт вставал до рассвета, трудился и смеялся вместе с ними, а в один незабываемый воскресный день, когда Томас с женой и младшими детьми находились в церкви, Ретт и Тунис, столкнув ялик Томаса в воду, поплыли до самого Бофора.

Юный Ретт Батлер никогда не думал, что можно быть таким счастливым.

Каждый негр вблизи реки Эшли знал о белокожем «сыночке» Томаса Бонно, однако миновало тринадцать недель, прежде чем Лэнгстон Батлер обнаружил местонахождение Ретта, и еще день, прежде чем лодка из Броутона причалила к дощатой пристани Бонно.

Перед Томасом Бонно угрожающе выросла фигура Лэнгстона Батлера.

– Многие законодатели хотят выгнать свободных цветных из Каролины или вернуть их в рабство. И я того же мнения. Если попробуешь еще раз вмешаться в дела моего семейства, даю слово, что ты вместе с женой и детьми согнешься под ударами кнута Уотлинга.

За весь долгий путь вверх по течению к Броутону Лэнгстон Батлер не сказал сыну ни слова, а причалив к берегу, сразу передал Ретта Исайе Уотлингу.

– Вот еще один работник на рисовую плантацию. Если он убежит или ослушается, угостите его кнутом.

Уотлинг отвел Ретта в негритянскую хижину, где соломенная подстилка шевелилась от блох.

Воду спустили уже как две недели, и рис прекрасно разросся. В самое первое утро работы на рисовом поле Ретт наглотался москитов и прочей мошкары и через двадцать минут после восхода солнца едва мог вздохнуть, так перегрелся воздух.

Почти по пояс в грязи, Ретт рыхлил почву перед собой, насколько удавалось дотянуться, потом с трудом вытягивал ноги и переступал дальше.

Большой начальник на сильном коне, Шадра Уотлинг наблюдал за ним с дамбы.

В полдень работы остановились, чтобы рабы могли подкрепить силы – обед представлял собой кукурузную кашу с бобами из общего котла. У Ретта не было ни чем, ни из чего есть, пришлось подождать, пока негр поблизости не доест, и попросить у него миску и ложку.

После полудня жара подскочила до 95 градусов[4], у Ретта перед глазами плыли красные и фиолетовые пятна.

По традиции после того, как работник выполнял задание, он мог заниматься своими делами. К трем часам некоторые из самых крепких мужчин ушли с поля, а к пяти часам работали уже только Ретт и две женщины средних лет.

В половине девятого, когда Ретт закончил работу, оставались только он и Шэд Уотлинг.

– Лучше берегитесь змей, – усмехнулся Шэд Уотлинг. – Мы уже потеряли здесь одного негра на прошлой неделе.

Периоды полузабытья Ретта, состоящие из работы, еды и снова работы, перемежались беспокойным сном. Когда Ретту все-таки встретилась ядовитая мокасиновая змея, скользнув мимо его босых ног, он равнодушно проводил ее взглядом.

Не сходя с худого высокого мула, управляющий Уотлинг объезжал поля. Рукоятка его кнута побелела от потной руки. Несмотря на жару, на надсмотрщике всегда был надет черный сюртук, а рубашка наглухо застегнута. Соломенная широкополая шляпа плотно сидела на стриженой голове.

В субботу после обеда он подозвал Ретта к себе.

У Уотлинга были большие уши, крупный нос, большие ладони, а лицо изрезано морщинами от тяжелой работы и жизненных невзгод.

Уотлинг остановил бесстрастный взгляд на Ретте.

– Когда я обанкротился и приехал в Броутон много лет назад, вы были довольно ленивым ребенком, но я чувствовал, что для вас еще не все потеряно. Писание гласит, что мы поднимемся через страдание. Юный Батлер, – тут надсмотрщик пришпорил своего мула, – наступит и наш день.

К началу второй недели Ретт работал наравне со старухами, а к концу третьей мог уже соперничать с негритянским мальчиком десяти лет.