Мне было лишь двенадцать, когда умерла мама. Я осталась без матери, да еще в столь непростом возрасте, однако тетя Рози меня буквально спасла, вырвала из омута отчаяния. И справилась на отлично. Порой казалось, ей предназначено судьбой стать моей матерью, а мне – ее дочерью.

Когда мама ушла, Рози жила с нами почти два года. До того у меня никогда не было нормального дома. Мы переезжали из одной грязной клетушки в другую столько раз, сколько мама меняла ухажеров. Я потеряла счет начальным школам, в которые ходила, – вечно новенькая. К счастью, по характеру я совсем другая. Мама страдала от диких перепадов настроения, могла целыми днями не вылезать из кровати, не в силах совладать с собой.

Благодаря заботе Рози я расцвела, а маме меж тем становилось все хуже. Мама пыталась рисовать, но надолго ее не хватало. На полу маминой спальни лежали неоконченные картины. Мужчины появлялись и уходили, и, когда они уходили, мама пропадала, иногда на несколько дней. А потом возвращалась со стеклянными глазами и равнодушная ко всему.

Когда после одного из самых тяжелых расставаний она отсутствовала уже два дня, к нам в дверь постучал шериф и сообщил чудовищную новость, которую никогда в жизни не должна слышать ни одна маленькая девочка. На съезде с шоссе пьяный водитель вылетел на встречную полосу и врезался в маму.

Помню, я будто отделилась от тела. Моя юная душа реяла где-то в воздухе, а я наблюдала разворачивающуюся сцену со стороны, словно в кино. Рози рыдала, шериф неловко бормотал слова соболезнования, а я скорчилась в позе эмбриона на ковре в гостиной. Все казалось нереальным. Неужели это правда? Неужели мамы… больше нет?

Мама была сложным человеком, и мне понадобились годы терапии, чтобы понять: да, я очень тосковала, но с уходом матери исчезло дикое напряжение. Более того, когда ее не стало, на океане вдруг сделался полный штиль. Наверное, мамина душа тоже обрела покой.

Водитель такси сворачивает с магистрали, спускается под гору, к центру города, и у меня екает сердце. Сиэтл! Мгновенно оживают воспоминания, они атакуют со всех сторон! Вот концертный зал, куда я ходила на выступление Pearl Jam! А вот рынок Пайк-плейс, где я шаталась целыми днями, обходя все его тайные закутки (естественно, обутая в Doc Martens)! Уютные кафе, где мы с подружками проводили все дождливые субботы, попивая ванильный латте. С тех пор, как я уехала, город практически не изменился, а вот о себе я такого сказать не могу.

Я думаю о спрятавшейся в глубине рынка кофейне Café Vita. Я ходила туда все лето, когда после университета приехала из Нью-Йорка стажироваться в венчурной компании. С улыбкой вспоминаю, сколько часов проводила там до и после работы. Кофейня стала моим вторым домом. У меня до сих пор перед глазами все тамошние персонажи: Спенсер, бариста, который всегда улыбнется, стоя возле старой итальянской кофемашины La Marzocco; за кассой Аннелиза в неизменных очках «кошачий глаз», прямо вылитая Лиза Лоб[4]; Вон немного похожий на маньяка завсегдатай в огромных наушниках и темном плаще, который каждое утро в полвосьмого заказывал двойной эспрессо со сливками исключительно на итальянском: Doppio con panna.

У меня вырывается смешок: помню, как Спенсер однажды спросил у Вона, какую музыку тот слушает. Мы почему-то думали, что тяжелый металл, но ошиблись. «Моцарта, – произнес Вон так, словно это был единственный возможный ответ. – Только Моцарта».