Американский исследователь Роберт Уильямс драматично описывает положение Рериха в тот момент: «…он был просто еще одним нищим русским художником-эмигрантом, вынужденным заложить свои картины в банк на Пятой авеню; он был по уши в долгах перед банком, домовладельцем, юристами и типографом, составлявшим каталог для выставки в галерее Кингор. Продажи его произведений едва покрывали расходы на жизнь. Кроме того, банк угрожал выставить его картины на продажу, и сын Рериха, Юрий, написал из Гарвардского колледжа, что у него остался последний доллар»[260].

Чтобы русскому эмигранту достичь успеха среди богатой американской клиентуры «эпохи джаза», надо было быть, пожалуй, Николаем Фешиным, который обрел нишу в написании парадных портретов представительниц высшего американского общества. Но отнюдь не таким сложным визионером, каким был Рерих, не отличавшийся гибкостью в выборе тем своих картин.

Для надежд места, кажется, уже совсем не оставалось: но тут появились новые знакомые – семейная пара Морис и Зинаида Лихтман-Фосдик. Оба они говорили по-русски и уже вполне удачно адаптировались в США. Так же как и Рерихи, эта чета была «новыми эмигрантами», без знакомств и богатых выгодных связей.

Для нас особенно будет важна Зинаида, урожденная Шафран, во втором браке Фосдик, оставившая обширные записи о Рерихах. Она родилась в еврейской семье в Каменец-Подольске. С детства проявив таланты к музыке, с двенадцати лет она училась фортепьяно в Лейпциге, Берлине и в Вене у известного пианиста Леопольда Годовского. Позже Зинаида гастролировала с концертами по Европе. В 1912 году она эмигрировала в Америку вместе с матерью и мужем Морисом Лихтманом (учившимся, как и она, в музыкальной школе Годовского). Их общий учитель тоже перебрался в Нью-Йорк и здесь вместе с супругами открыл музыкальный институт.

Восемнадцатого декабря 1920 года супруги оказались на вернисаже Николая Рериха в Кингор-галерее. «…Толпа отхлынула, затихла. Я стояла лицом к лицу с Бесконечностью – с первым человеком, строящим себе жилище, поклоняющимся божественным образам и приобщающимся к Богу. Великие просторы космического масштаба, горы, водные потоки, массивные скалы, земные и небесные вестники, смиренные святые и герои населяли мир Рериха, который он, в свою очередь, отдавал людям с той щедростью, которая отличает истинно великих в искусстве. У меня перехватило дыхание, слезы подступили к глазам, мысли и чувства переполняли сердце. Мой до того момента замкнутый мир уступал место другому – миру неземной Красоты и Мудрости»[261], – пишет в своих воспоминаниях Зинаида.

Но визуальный удар от картин Рериха был всего лишь увертюрой, за которой последовала личная встреча с творцом.

«И вот он сам – среднего роста, с полными света голубыми глазами, остроконечной бородкой, благородной головой, излучающей какую-то невидимую благожелательную мощь, с необыкновенно проникновенным взглядом; казалось, он мог увидеть глубину человеческой души и найти самую ее суть. Рядом стояла его жена, Е. И. Рерих, – настолько красивая, что захватывало дух»[262].

Эпитеты и яркие детали в мемуарах Зинаиды будто рисуют встречу с божеством. И трудно сказать, что в них первично: подлинное чувство или родившаяся задним числом ослепительная картина? Что действовало сильней: искусство живописца или те самые токи Марса – харизматичность и воля духовидцев, целеустремленный дар Учителя? Одно было несомненно – Зинаида Литхман-Фосдик и ее муж встретили своих духовных проводников и были ими загипнотизированы.