— Нет, мне это не нужно!

— Ну и как мы собираемся идти на контакт друг к другу, если ты со мной не общаешься, как следует. Ты хоть помнишь меня?

Эти слова заставляют меня задуматься. Его лицо мне определённо кажется знакомым. И он признался мне, что мы учились в одной школе, но тогда он был ещё совсем малявкой. Я бы его не вспомнила, даже если бы страстно этого желала, но дело в том, что я даже не хочу заморачиваться этим.

— Нет, а разве должна? — нагловато выдыхаю, заламывая бровь дугой и уперев руки в бока. Я тоже умею дерзить.

Он усмехается и пальцами проводит по своему рту, спускаясь к подбородку, посматривая всё это время на меня. Его мучительно долгое молчание вызывает во мне нервное напряжение. Я уже подумываю над тем, чтобы свалить отсюда, как вдруг он подаёт свой голос.

— Школа. Шесть лет назад, — делает выдержанные паузы между словами, а мне после каждой такой остановки становится только хуже и хуже. — Тогда ты осталась без юбки. На тебе были миленькие трусы с вишенками. Помнишь?

Господи Иисусе! Это был самый худший день в моей жизни! Такого позора я никогда ещё не испытывала. Мелкий недоносок на глазах у всей школы стянул с меня юбку, выставив посмешищем. Я ещё долгое время не могла отделаться от насмешек в свою сторону. Благо Джаред разбирался с каждым, кто смел подшучивать надо мной... и над моими вишенками.

— Так это был ты? — мне хочется придушить его голыми руками. — Ты унизил меня! Я из-за тебя была вынуждена отказаться от выпускного бала!

— Виноват, — потешается он надо мной. — Но знаешь, что самое важное? — я сижу с каменным лицом, пытаясь усмирить свой гнев. — С тех самых пор я неравнодушен ко всему вишнёвому.

— Извращенец! — выплёвываю я в его сторону и демонстративно отворачиваюсь от него.

— А ты зануда! 

Мне очень обидно. Я складываю руки на груди и опускаю взгляд в пол. Не имею никакого желания продолжать вести с ним этот пустой диалог.

Весьма неожиданно Кай подсаживается ко мне ближе и осторожно кладёт свою ладонь мне на колено. Чересчур смело. Я перевожу взгляд с его руки на него самого, и впервые вижу в его глазах сожаление. Я думала такому как он чуждо сочувствие к незнакомым людям.

— Извини меня, Бриана! Я не знал, что... — он не договаривает, поскольку раздаётся оглушительный звонок в дверь, от которого я вздрагиваю, но сам факт того, что он предпринял попытку извиниться, греет мою душу и растапливает в ней лёд, который он самолично наморозил.

Он виновато поджимает губы, поднимается на ноги и выходит из комнаты. Я тут же облегчённо выдыхаю. Появляется такое ощущение, что всё это время я сидела, задерживая дыхание, и теперь приходится с жадностью хватать ртом воздух, чтобы успеть вдоволь надышаться, пока он не вернулся обратно.

М-да уж... находиться рядом с ним становится всё сложнее и сложнее.

Решаю отвлечь себя от всего навалившегося и снова осматриваюсь в комнате. Подхожу к стене, где висит старенькая гитара и почти невесомо касаюсь кончиками пальцев её натянутых струн. Мне всегда нравились звуки акустической гитары. Да что уж говорить? Все песни, которые мне когда-то полюбились, в основном исполнялись как раз-таки на гитаре.

Интересно, Брандис играет на ней или она служит элементом декора?

Подхожу к компьютерному столу и вижу какую-то потрёпанную толстую тетрадь. Любопытство моё одерживает верх, и я без промедлений открываю её, убеждаясь, что она вся исписана. От корки до корки. Нервно поглядываю на дверь и стараюсь прислушаться к шагам, боясь, что он войдёт и начнёт отчитывать меня за то, что без спроса лазила в его вещах. Перелистываю несколько страниц, особо не вчитываясь в текст, и натыкаюсь на фразу: "одинокое сердце Бунтаря", выведенное красивым и аккуратным почерком, а под ним вижу стих, который тут же принимаюсь читать: