Да, это – да. У нас же никто даже голоса не подаст. А они – кричали…

Во всей новой информации и впечатлениях, посыпавшихся на меня, абсолютно ясно мне было только одно. Эти люди поджигали себя заживо, а значит… БЫЛИ ЖИВЫ. Где-то там, на своих собственных костях они чертили линию фронта, а значит, именно на этой линии юркой маркитанткой крутилась и жизнь. Я не была жива. И мне надо было обязательно пробиться к этой жизни…

Я шла по наитию, мне просто надо было вцепиться жизни в загривок, поймать волну, вдыхать жизнь с воздухом, впитывать кожей. Сдирая кожу, запускать сразу в кровь. Мне надо. Просто быть там. Без задней мысли, без надежд, без сомнений, без задания, без цели. Рядовым, пешкой, муравьем, последним из последних. Никаких вопросов, никаких ответов. Просто кануть в этот котел то ли с живой, то ли с мертвой водой – и в нем вариться… Я могу что-то сделать для себя?

Самоуважение можно вернуть за час. Почувствовать легкое подобие вкуса к жизни – за день.

За неделю можно унестись прочь от земли.

Именно такими темпами я рвалась обратно в жизнь, наугад распахнув новую дверь, из которой на меня хлынули и солнце, и ливень, и ветер… Очень часто себя надо начать по-настоящему убивать, чтобы наконец-то ожить. Убитая всего три месяца назад, я теперь таскала железо как проклятая, я превратилась в очень тренированный скелет. Энергию я черпала уже буквально из воздуха. Ее там много… Нервы оголены, все – сразу в кровь, невероятная новизна и свежесть. Я разгоняла себя до космических скоростей, как серфингист поймав гребень новой волны.

Милый и абсолютно стальной нацбол Женя со своими ясными очами, дикими идеями и «Красными звездами», орущими у него в общаге, которыми – всеми перечисленными! – я упивалась до одури, взахлеб, совершили невозможное. Я снова начала писать песни. Бешеная энергетика смертельной романтики, полет над пропастью, вся жизнь – во имя смерти, жгучая ярость баррикадной любви… Я выплескивала песни про эту открывшуюся мне чистейшую тоску и ярость. Для песен это самая лучшая тема. Не пуская ничего в себя, я упивалась новой эстетикой головокружительной тоски, в голове крутились строчки: «Мы сквозь такие мчались беды, что отрывались от земли».

– Не знаю, по-моему, никакой тоски, все нормально… – недоверчиво блестел на меня очками Женя. И от него отделялась такая плотная волна нового подтверждения того, что мир висит на волоске и все закончится неминуемой скорой трагедией, что хотелось тоненько завыть…

Всего через два месяца после нашего знакомства Женя совершил, как утверждали, единственный в практике города поступок. Молодой специалист, попавший по распределению в Федеральный ядерный центр и обеспечивший себе безбедную жизнь, уволился на фиг из благополучного Сарова и свалил в никуда. Заниматься экстремизмом… «Первый Ангел вострубил» уже тогда. Мороз по коже побежал от таких поступков: «Кто-то думал, что просто живет, там, где ты искал смерти…»

– Евгений… – В этот самый момент я и оседлала тигра. – Я тоже хочу в Москву…

На революцию приглашения не требуется.

– Оставь надежду, всяк сюда входящий… – стрельнула я взглядом через плечо на чудесную липовую аллею 2-й Фрунзенской.

И шагнула на ступеньку офиса номер 4 дома номер 7…

…Большая, некогда выбеленная, обшарпанная приемная с черным вытертым полом. Любимое пристанище морозных уличных сквозняков. Совершенно нежилой офис в худшем его смысле. Транзит, ничего человеческого, безостановочный конвейер, гонящий через себя десятки людей. Перекачивающий их заклинившим в положении «открыто» шлюзом, стремительно перемалывающий их в боевые отряды. Не обжитый, а как-то прямо-таки разоренный шинелями, винтовками, вещмешками, сапогами военкомат, откуда эшелоны гонят сразу на войну…