И тогда я сделал ужасно бестолковую вещь: резко закрыл файл и нажал на «Delete». Даже не подумав, что в этом файле была не только безумная тарабарщина, но и три месяца моей работы. Я выскочил в соседнюю комнату – в садик, взлелеянный заведующей, и закурил. Курить здесь, как и во всем здании, было категорически запрещено. А если меня увидит Татьяна, то просто убьет. Ну и пусть, ну и ладно.

Меня вдруг охватила жуткая обида. На Татьяну, на Федора, а больше всех на Ингу. Хотя она-то уж точно ни при чем, ее и вовсе никогда не существовало. Я пытался понять, что со мной происходит, и не мог найти объяснения. Даже безумием это не назовешь. Потому что, во-первых, безумие не приходит просто так, без всякой причины, а во-вторых, я ведь чувствую, что совершенно здоров, ну мне так кажется. Если не считать постоянно присутствующей боли утраты. Как бы я ни пытался ее заглушить, как бы ни убеждал себя, что могу отвлечься, она всегда при мне. Ноет, как притупленная анальгетиком сломанная кость, ноет, ноет, а когда действие лекарства кончается, боль накрывает с головой, становится центром, затмевает все остальные чувства. Но ведь не было никакой Инги. Я никого не терял!

Разозлившись уже на самого себя, я раздраженно затушил сигарету об оконное стекло, швырнул окурок на пол и направился обратно в лабораторию. Но тут опять накатило – в голове отчетливо прозвучала фраза: «Клетки мозга не умирают, а видоизменяются, вокруг каждой из них образуется защитная оболочка. Это похоже на глубочайший сон». Я тряхнул головой, но наваждение не прошло, голос продолжал звучать поверх моих мыслей, нет, не поверх, а словно вклиниваясь в них, врезаясь, как торпеда. И вдруг я с ужасом понял, что голос звучит с акцентом. Очень характерным акцентом, подобный я слышал много раз. Вот только не мог вспомнить, когда и при каких обстоятельствах. Мягкая, проникновенная гортанность. Какой народ так выговаривает чужие ему русские слова?

– Соловьев! – перекрикивая и голос, и мои мысли, раздалось совсем рядом. – Игорь!

Я вздрогнул и обернулся – заведующая Татьяна смотрела на меня с жалостью и испугом. Потом перевела взгляд на брошенный мною окурок, нагнулась, подняла, брезгливо, двумя пальцами, достала из шкафчика салфетку, тщательно завернула улику моего преступления и положила на подоконник. Все это она проделала совершенно молча. Я, наблюдая за ее манипуляциями, ждал, что вот-вот разразится гроза. Но ничего не произошло. Отряхнув руки, Татьяна подошла ко мне и самым задушевным тоном, на какой только была способна, сказала:

– Послушай, Игорек, ты плохо выглядишь. По-моему, ты слегка переутомился. Насколько я помню, у тебя от отпуска оставалась неделя. Возьми еще недельку за свой счет и съезди куда-нибудь. Тебе просто необходимо развеяться.

– Уйти в отпуск? – испуганно переспросил я. Татьяна, яростная противница любого отлынивания от работы, будь то больничный или отгул по семейным обстоятельствам, предлагала мне отпуск? Да еще на целых две недели! По-видимому, действительно выгляжу я паршиво. – Я об этом как-то не думал.

– Вот и подумай! – Татьяна опять взглянула на меня с жалостью, но, вдруг спохватившись, что жалостью может обидеть, улыбнулась бодро: – По-моему, неплохая идея.

Действительно, неплохая. Да что там, прекрасная идея. Я так устал от двойной жизни, нет сил больше притворяться, каждый день приезжать на работу и делать вид, что я все тот же, прежний, что не было никакой Инги…

– Пойдем-ка, я тебе помогу, – заботливо проговорила заведующая.