Проснулся он от боли во всем теле. Тая спала в том же положении, ее волосы щекотали ему шею. Он осторожно переменил позу, посмотрел на часы: прошло всего два часа. Оглядел пустой коридор – никого – и тут же снова уснул. И даже ежечасный гул и дрожь пола не могли их разбудить. Лишь через пять с половиной часов они проснулись окончательно.

– Ты знаешь, – сказала Тая, поворачиваясь к нему лицом, – мне было так уютно и тепло! И снилось, что ты меня целовал.

– Мне тоже, – пробормотал Иван, разминая затекшую руку.

– Что тоже? – Тая засмеялась. – Что уютно или что целовал?

– Ничего не снилось, – с сожалением признался он. – Но я бы не отказался…

Она мгновение смотрела ему в глаза, потом наклонилась, быстро поцеловала и тут же вскочила.

– Вставай, соня! Проспишь с тобой все на свете! Я такая голодная, что, если ты еще раз уснешь, я тебя съем.

Немного приободрившись, они снова тронулись в путь. По расчетам Ивана выходило, что они провели в залах и коридорах подземелья уже более семнадцати часов. «На воле» – где именно, Иван представлял смутно, скорее всего в Брянском лесу, – была, должно быть, ночь.

Вскоре они нашли знакомый пролом в стене, сквозь который выбрались в коридор. Иван первым полез в темноту, держа наготове свою «дубинку».

Вертолет, из которого выпала Тая, был на месте, ничего в этой комнате не изменилось. А вот вертолета Ивана в зале без потолка не оказалось. Иван обыскал весь зал до самых глухих тупиков, но не нашел следов.

– Все! – сказал он горестно. – Я больше ничему не удивлюсь! Присниться он мне не мог, потому что вот фонарь из него, а утащить его отсюда невозможно, в проломы и щели он бы не пролез. Может, пауки разрезали его на части?..

Тая молчала. Ей было не по себе, и она то и дело посматривала на подрагивающую серую пелену, нависшую над залом вместо потолка.

Снова выбрались в комнату с пультами, потом в первый коридор, более узкий, чем тот, по которому отшагали с полсотни километров в оба конца. Этот коридор пострадал гораздо больше и местами был завален обломками рухнувших стен или останками каких-то непонятных аппаратов и машин. Двери здесь шли группами то с одной, то с другой стороны, и почти все были распахнуты, открывая взору разгромленные комнаты, залы, клетушки и боксы. В одной из комнат им впервые повстречался паук, перепугав Таю. Он выпрыгнул из угла, светя глазами, взбежал на холм белых цилиндров, скрипуче крикнул, вернее, даже не крикнул, а кашлянул и исчез в какой-то щели, прежде чем Иван успел что-нибудь предпринять.

Тая отпустила плечо Ивана, виновато посмотрела на него.

– Знаешь, я, наверное, к ним не привыкну. А глаза, ты видел его глаза?

Иван продекламировал стихи и грустно посмотрел на девушку.

– Что-то скорби в них я не заметила, – фыркнула Тая. – Ты любишь Блока?

Иван улыбнулся.

– А кто его не любит?

– Я отношусь к нему спокойно. Но тебя понимаю.

– Если говорить об «очах», то мне, честно говоря, больше нравится Заболоцкий:

Тая задумчиво и удивленно посмотрела на Ивана, но ничего не сказала.

Они миновали ряд темных комнат и, не сговариваясь, одновременно приникли к длинной трещине, пересекающей стену тупика наискось. Еще один зал с грудами каменных обломков, металлических предметов, цилиндров, но главное – с двумя длинными узкими окнами, через которые в зал вонзалось золотистое, без теней, сияние. И еще: знакомые «всхлипы» в этом зале усилились до громкого и гулкого шипения, словно за стеной выпускали пар из котла, то закрывая, то открывая вентиль.