– Так с какой это стати вы решили стать добровольцем доблестного вермахта? – поинтересовался он, надев фуражку и полюбовавшись на себя в маленькое дамское зеркальце. – Неужели столь сильно прониклись духом национал-социализма?

При слове «социализма» Розданова буквально передернуло.

– Какого еще социализма? – презрительно процедил он, стаскивая с себя гимнастерку.

– Национал, поручик, национал… батенька. Но социализма. По Марксу – Ленину определяемся, – осклабился оберштурмфюрер СС. Так что с большевичками вашими нам больше по пути, нежели с вами, отрыжкой капитализма.

Розданов понимал, что германец откровенно издевается над ним, но сейчас не время для ораторских диспутов.

– Я уже объяснил: немецкая армия меня интересует постольку, поскольку она совершает поход на Россию.

– Это не поход, поручик. Это война. После которой от той, прежней вашей России останутся лишь смутные воспоминания.

– От этой, прежней нашей России, оберштурмфюрер, уже давно остались только воспоминания. Поэтому я и пришел в ваше воинство, что хочу возродить ту, нашу, Россию.

Штубер снисходительно ухмыльнулся.

– Это вы, Розданов, о той, «единой и неделимой», которой все наши эмигранты буквально грезят?!

– Да, о той.

– Ну, знаете… Не советовал бы заблуждаться на сей счет, – проговорил он, внимательно осматривая хорошо открывавшийся из дверного проема склон долины. – Но если вы истинный офицер, – тут же решил подсластить преподнесенную Розданову пилюлю, – то конечно же сумеете влиться в немецкое офицерское братство. Возможно, даже станете офицером войск «зеленых СС». В конце концов, вы служите в лучшей, дисциплинированнейшей и преданнейшей своей государственной идее армии. Вы не могли не понять этого. Ну а в случае победы, когда с большевиками будет покончено, вы тоже не будете забыты, поручик. Надеюсь, хоть что-нибудь да осталось в России от вашего бывшего имения?

– Вряд ли.

– Ничего, отстроите. Как офицеру, вам выделят гектар-другой земли.

– Меня не жадность ведет сюда, оберштурмфюрер…

– А ненависть.

– Точнее будет сказать – месть.

– Если вы ожидаете, что я начну распространяться по поводу того, что ненависть – плохая советчица, то зря. Ненависть – святое чувство, способное повести воина на любой подвиг. Но только воина. Если же она становится достоянием труса, – а такое случается довольно часто, – тогда это уже не подвиг, а гнусная месть.

Розданов промолчал, но Штубер и не требовал его ответа. Выйдя из их случайного укрытия, Штубер приблизился к жердям, которые служили воротами, и, налегая на верхнюю из них, какое-то время всматривался в поросший кустарником гребень склона. Он специально вышел сюда, чтобы привыкнуть к обстановке, привыкнуть к своей красноармейской форме, вжиться в роль красного командира. Он знал, как это трудно: покинуть укрытие в тот момент, когда нужно предстать перед врагом, без «обживания местности», без уверенности в том, что ты готов встретиться с ним лицом к лицу, выдавая себя не за того, кто ты есть на самом деле.

– И каковы наши дальнейшие действия, оберштурмфюрер? – появился рядом с ним Розданов.

– Товарищ командир…

– Не понял.

– Пока мы в тылу у красных, обращаться ко мне только так, как принято у них.

– Так что же мы предпринимаем дальше, товарищ командир?

– Ждем, отдыхаем, проясняем ситуацию…

– Здесь, в этом сарае?

– Или в лучшем из домов ближайшего села. В общем-то задание мы выполнили. Теперь главное – дождаться наступления вермахта и румын, чтобы удачно «сдаться» своим. Кстати, о сдаче. Вам не приходило в голову, поручик, что как русский человек вы не на той стороне воюете?