Матросы нашего «Любимчика» большею частью пьяны… Некоторые пассажиры второго класса – тоже. Точно шмели, высыпавшие из гнезда, они мгновенно окружают черемисок, сидящих над обрывом плотною кучкой, очевидно приготовившейся дружно встретить всякий натиск. При слабом освещении пароходных огней мелькают молодые миловидные лица; голоса раздаются в полутьме мелодично и звонко. Одеты они в расшитые пестрыми узорами короткие рубахи и белые штаны. Нога выше колен обернута черным сукном, перевязанным белыми оборками.
– Что мало вас вышло, портошная команда?
– Эй, не видали ли собачку: сама бела, лапки черны?
– А, да вот она, – держи!
Визг, хохот, грубые заигрывания… Девки крепко отругиваются. Порой шлепают гулкие удары. За ними взрывы хохота… На берег сходит тоже изрядно выпивший капитан, рядится с черемисками, и они принимаются таскать тяжелые носилки по крутой песчаной тропинке и узким дрожащим мосткам над водой… Пьяные озорники, пользуясь тем, что руки у девушек заняты, мешают им… Одна носильщица делает невольное движение… Дрова с грохотом валятся вниз… Капитан появляется на кубрике и обстреливает весь берег такой отборной и громкой руганью, что матросы оставляют черемисок в покое. Зато на берегу завязывается драка… Двое полупьяных боролись на песке…
– Не бери в перелом… – хрипит один. – В перелом не бери…
– А как тебя брать?..
– Бери за гашник…
– Я беру, как хочу… Ты бери, как знаешь…
– Бери за гашник, свол-лочь… А то живого не оставлю…
– Да я тебя сам, как сухую воблу…
Взлетает рука, и вдруг уже не шуточный, а настоящий богатырский удар пронизывает воздух… Два тела сплетаются, падают на песок и начинают кататься по земле… К ним наваливаются другие… Клубок растет… Где-то далеко за лесом, как сердитая собака, ворчит гром… Есть что-то раздражающее в этом чадящем над яром огне, в этих взвизгиваньях обижаемых девушек, в ворчании грома и в зарницах, смутно освещающих даль лесных вершин… Кроме того, и вообще в эти знойные дни, среди напряженного ожидания дождя – в воздухе носится какое-то электричество… Бурлаки угрюмы и враждебно смотрят на беспечное и наглое озорство пьяной команды…
Вдруг, точно искра от пожара, свалка вспыхивает на пароходе… Молодой буфетный служащий заспорил с пассажиром… Друг у друга вырывали какие-то узлы… Дело происходило под навесом на нижней палубе, где было темно и тесно. Оказалось, на несчастие, что как-то бурлак улегся под лавкой, беспечно выставив из-под нее победную головушку. Среди возни и спора кто-то наступил ему сапогом на физиономию… Бурлак поднялся, разъяренный, окровавленный, страшный, дико поводя глазами. Через минуту из-под тента, слабо освещенного огарком, несся взволнованный гул…
– Человека испортили… Какое полное право!..
– А он пошто лежит на дороге!..
– Место давай!.. Где у вас места!.. Деньги плочены…
– Палубу всеё загрузили!..
– Люди вам, как скотина…
Кто-то потушил фонарик под тентом. Стало совсем темно, только отблески чадящего костра пробегали по спутанной массе взволнованных пассажиров…
– В воду побросай, – гремел чей-то зычный голос… – В воду их, ребята… Что на их глядеть, на пьяных чертей…
– Капитана сюда… Капитан! Огонь зажигай!..
– Чтобы сейчас… Сей минут огонь был!.. – вырывается чей-то неистовый, визжащий голос. – Огонь… Огонь подавай… Ог-гонь…
– Капитана сюда!.. Огонь зажигай, капитан!
– Без огня не будем быть!..
– Не имем без огня сидеть! Посудину вашу по щепам разнесем!
– Э-о-о-й… у-у-у!..
Под навесом настоящая буря: дикие крики, ругательства, вой, – кажется, что все это закончится невозможной дикой свалкой…