У Даши Чуб были весомейшие причины ворваться к ней утром в истерике!

– Кать, а ты хоть помнишь историю? – заерзала та. – Царь отрекся, а дальше? Ну, между временным и революцией?

– Именно для того, чтоб это узнать, мы и едем на Машину квартиру, – весомо сказала Катерина Михайловна.

Описав полукруг, «Руссо-Балт» свернул на перпендикулярную Фундуклеевскую.

* * *

– Надо же, все как при ней…

Со странной неуверенностью Даша-Изида Чуб-Киевская сделала три шага по некогда хорошо знакомой, а ныне почти забытой гостиной с ассиметричной мебелью в стиле Модерн. В углу на длинноногих жардиньерках стояли две давно умершие пальмы. Бо́льшую часть пространства занимали книги.

Маша не могла жить без книг. Но книги могли жить без нее. И жили здесь все долгие шесть лет.

– Ты здесь даже пыль вытираешь? – поразилась лже-Изида и лжепоэтесса. – Вот уж не думала, что ты до сих пор платишь за ее квартиру. Зачем? Она сто лет, как пропала.

– А где еще, позволь спросить, – недовольно отозвалась Катерина Михайловна, – я могла поместить все эти издания? – Дображанская взяла первый подвернувшийся под руку том «Ленин и его семья». – То, что меня все горничные да лакеи ведьмой считают, еще полбеды. Но кабы я держала в доме такое, меня б сочли революционеркой, которая хранит нелегальную литературу.

Да, тот поразительный факт, что Дображанская сохранила Машину квартиру и годами исправно вносила за нее плату, объяснялся, как и все ее поступки, прежде всего прямолинейною выгодой. Держать дома проживавшие здесь книги и вещи образца ХХІ века и впрямь было небезопасно. А книги эти представляли немалую ценность и не раз сослужили Катерине Михайловне добрую службу. Катя частенько наведывалась сюда, чтобы порыться в энциклопедиях, справочниках, прояснить тот или иной исторический казус и решить вопрос о том или ином новом капиталовложении. И нередко засиживалась тут допоздна, штудируя рекомендованные ей некогда Машей книги Анисимова и Рыбакова.

Да и повод для посещенья квартиры на Фундуклеевской был идеальным, безоговорочно принимаемым всеми и окружавшим Катину черноволосую голову ореолом святости. Собственными руками поддерживать порядок в доме беззаветно любимой, без вести пропавшей сестры Машеточки, пусть и двоюродной, но ведь единственной ее родственницы, в надежде, что когда-нибудь та вернется туда.

И хотя никакой кровной родственницей запропавшая Маша Катерине Михайловне не была, то было лишь наполовину враньем…

Добравшись до письменного стола у окна, Даша взяла в руки истрепанную пачку листов.

– «Покровский женский монастырь» – вычеркнуто. «Флоровский женский монастырь» – вычеркнуто… Их тут пять сотен, – заглянула лжепоэтесса в конец. – Подожди, подожди, – изумленно распахнула Изида глаза. – Вот откуда этот бредовый слух, будто ты, как скаженная, по монастырям шаришься. Ты что же, до сих пор Машку надеешься найти?

– Я не надеюсь. Я найду ее, – Катины глаза потемнели.

И Даша внезапно осознала: Катя никогда (ни на час, ни на миг) не переставала надеяться на Машино возвращение, потому и хотела, чтобы у той был свой дом, который беглянка может открыть своим собственным ключом. Но Катерина Дображанская была не из тех, кто ограничивается пустыми надеждами!

– Разве вы так сильно дружили? – спросила Чуб, застыдившись. Она почти не вспоминала Машу, ее образ растаял, слился с темнотой прошлого. Даша была из тех, кто живет настоящим. И только сегодняшний день вынудил ее выудить из памяти имя, непоминаемое долгие годы.

– Скорее, вы с ней дружили. Мы не так близко сошлись, – сухо сказала Катерина Михайловна.