— Да-да, – скривилась, — из твоей жизни я исчезну. Даже не после суда, а сегодня. Ремонт завершен, окна вставили, я съезжу, отмою все, и вечером мы с Марком уедем.

Взглянула на часы, ждать осталось пятнадцать минут, придет няня, и займется Марком.

— Не обязательно так спешить. Павел Яковлевич еще пару дней в больнице будет. Кто с Марком будет сидеть, пока ты в универе? Живи здесь.

Камиль – воплощение непоследовательности. Говорит, чтобы до суда я оставалась рядом, а потом проваливала. Хотя более чем на сто процентов уверен в заключении экспертизы.

Вот только эти дни были адом. Жить под одной крышей с человеком, считающим меня гулящей, да еще и подлой обманщицей – то еще удовольствие.

— Придумаю что-нибудь, – пожала плечами, и вышла из кухни с Мариком на руках.

Няня пришла даже раньше. Живет Алла Владимировна в этом же доме, потому и согласилась сидеть с Марком. А я доверила ей ребенка из-за ее более чем тридцатилетнего стажа работы в детском саду.

— Вернусь через часов пять, не больше, – пообещала я, звонко чмокнула Марика, и выскочила на улицу.

Домой я добралась быстро. Я бывала здесь пару раз после пожара, но старалась не всматриваться в любимые вещи, которые катастрофически испорчены. Да, огонь затронул только коридор и кухню, но ведь все промокло от тушения пожара!

И сейчас я стою среди хаоса. До боли жаль мелочей, дорогих как память – магнитиков из разных стран, где бывал папа, когда работал дальнобойщиком; деревянных часов, которые дедушка купил в подарок бабуле. А ведь в этом кавардаке должен быть листок с отпечатком ладошки Марка – я как-то вымазала ее гуашью, и прижала к бумаге. Его пинетки тоже. И все более-менее целые вещи сгружены во влажную кучу в спальне, а кухня и коридор пусты. Сегодня привезли плиту, холодильник и стол, завтра должны доставить гарнитур.

— Так, ладно, – мотнула я головой, – потом поплачу. А сейчас уборка!

У бригады ремонтников была договоренность с клининговой компанией, и они активно проталкивали ее услуги. Но я отказалась именно из-за того, что они могли выбросить то, что дорого мне как память, а для них – мусор. И бригадиру каждый день названивала, напоминая, что ничего выбрасывать нельзя.

Видимо, мне отомстили. Да, не выбросили ничего, но после себя оставили максимально много грязи. Я достала из сумки рулон мусорных пакетов, и начала их заполнять. Первый, второй, третий, четвертый. А затем начала выносить их на улицу.

Кажется, я погорячилась, решив, что мы сегодня сможем переехать. В антисанитарию я ребенка не повезу!

Я шла к подъезду, разминая перетруженные руки, и кивнула старушкам. Собрались у входа, несмотря на холод, и сплетничают.

— Павел-то скоро домой? Не засиделся он в энтой больнице?

— Скоро, Эмма Ринатовна, – кивнула я, прикидывая, что мне еще спальню разбирать, и отдраивать всю квартиру с потолка до пола.

— От же ж бедовая, – покачала головой баба Катя, глядя мне за спину. — Смотри-ка, опять явилась.

Я обернулась, и увидела девушку с коляской. Хорошенькая, как куколка. Волосы с калифорнийским окрашиванием, будто она все лето рассекала океанские волны на сёрфе, белая шубка и изящные сапожки.

— А кто она? – спросила я.

Бабульки знают всех. Даже тех, кто на пару месяцев останавливается на съемной квартире.

— Да ходит дура к своему бывшему, все на совесть давит. Чтобы на ребятенка денег дал, – скривилась Эмма Ринатовна.

— А он не дает, да? – я сразу прониклась сочувствием к незнакомой, но такой трогательной девушке.

— Она кому попало давала, вот теперь и ей не дают, – выплюнула баба Катя, и я поняла, что если задержусь, то придется мне слушать, какая молодежь пошла, и что в их время такого не было.