«А ведь верно, есть спины, которые Судьба стегает без устали, – подумал сэр Уилфрид с тяжким вздохом, – вот и моя что – то никак не заживает».

И вот, в сопровождении скромной свиты, куда включили и Вамбу, с теплым шарфом на шее, связанным белыми пальчиками супруги, сэр Уилфрид Айвенго покинул дом, дабы примкнуть к войску своего повелителя. Стоя на пороге, Ровена провожала мужа, пока он садился на коня, подведенного слугами, и благословила его в путь, выказав при этом самые похвальные чувства. «Знатная англичанка, – сказала она, – должна уметь все вынести во славу своего монарха; ее не страшит одиночество; она готова и на вдовство и на беззащитность».

– Наш родич Ательстан не оставит тебя, – произнес глубоко взволнованный Айвенго, и слезы закапали у него в отверстие шлема, а Ровена, напечатлев целомудренный поцелуй на стальных доспехах рыцаря, скромно сказала:

– Надеюсь, что Его Высочество будет настолько добр. Тут зазвучала труба; Ровена помахала платочком; провожающие закричали «ура»; оруженосец славного крестоносца сэра Уилфрида развернул по ветру его знамя (серебряное, с изображением на алом поле трех мавров, нанизанных на копье); Вамба хлестнул своего мула, и Айвенго с глубоким вздохом повернул своего боевого коня крупом к отчему дому.

В ближнем лесу им повстречался Ательстан, во весь опор мчавшийся к Ротервуду на своем огромном скакуне, могучем, как ломовая лошадь.

– Ни пуха ни пера тебе, старина! – крикнул принц на саксонском диалекте. – Задай там жару французишкам, лупи их в хвост и в гриву, а я посижу дома и позабочусь о миссис Айвенго.

– Благодарствую, родич, – ответил Айвенго, хоть и не видно было, чтобы он был очень доволен; обменявшись рукопожатиями, они поехали каждый своей дорогой – Ательстан в Ротервуд, а Айвенго – в гавань, откуда собирался отплыть.

Желание нашего бедного рыцаря исполнилось; а между тем лицо его вытянулось в добрый ярд и пожелтело как пергамент; он, который целых три года жаждал уехать из дома, сейчас завидовал Ательстану, потому что тот, видите ли, ехал в Ротервуд; а когда его кислая мина была замечена Вамбой, глупый шут перекинул со спины на грудь свою скрипицу и запел:

– Очень возможно, – сказал Айвенго, оглянувшись через плечо, а шут продолжал свою песню:

Тут он пришпорил мула, и бубенцы его зазвенели.

– Молчи, шут! – сказал сэр Уилфрид Айвенго величественно и гневно. Если тебе неведомы тоска и забота, это потому, что ты не знаешь любви, которой они всегда сопутствуют. Кто может любить, не тоскуя? И возможна ли радость встречи, когда бы не было слез разлуки? («Что – то я не приметил, чтобы его светлость или миледи много их сегодня пролили», – подумал шут Вамба, но ведь он был дурак и не в своем уме). – Я не променяю своей тоски на твое равнодушие, – продолжал рыцарь. – Где солнце, там и тени. Если мне не по душе тени, неужели надо выколоть себе глаза и жить во мраке? Нет! Я доволен своей судьбой, какая она есть. Забота, о которой ты поешь, может, и гнетет, но честного человека ей не согнуть. Я могу взвалить ее на плечи и все – таки идти своей дорогой, ибо рука моя сильна, меч – остер, а щит – не запятнан; на сердце, может, и печаль, но совесть чиста. – Тут он вынул из жилетного кармана (жилет был из стальных колец) медальон, поцеловал этот залог любви, снова спрятал его, глубоко вздохнул и пришпорил коня.