– Ну, ребята перестроят – не заметят даже.

– Кстати, наша Калинка, кажется, собирается выходить замуж? Без её невероятного сопрано хор театра сильно проиграет. Я даже не знаю, кто смог бы заменить…

– Кто – Калинка? Замуж?! – Нина в изумлении, разом забыв обо всём на свете, уставилась на Бугачевского. – Но откуда же вы… Я ничего такого не знаю, она мне не говорила… Быть такого не может, чтобы… Почему вы так решили, Семён Михайлович?

– Ох, так это неправда? – Бугачевский страшно смутился и, неловким жестом сняв очки, принялся сосредоточенно их протирать носовым платком. – Ужас какой, до чего глупо вышло! Я, кажется, сплетником становлюсь, а вовсе не хотелось бы… Что вы теперь обо мне подумаете?

– Да какой из вас сплетник, Семён Михайлович! И захотите – не сумеете! – успокоила Нина. Но любопытство распирало её изнутри. – А что – Калинка что-то вам говорила?

– Нет… Конечно же, нет. Должно быть, я её перепутал с кем-то. Вчера, видите ли, я пошёл в парк прогуляться, здесь же очень недурной городской парк. А мне, когда в голову приходят звуки, непременно надо ходить, и желательно одному, чтобы не отвлекали болтовнёй… Ну так вот, фланирую по одной из боковых аллей, пытаюсь представить себе оркестровку струнных, на аллее, кроме меня, никого… и вдруг вижу – на дальней скамейке пара! Женщина ко мне спиной сидела, и я сначала мужчину разглядел… И сразу впился глазами: ведь совершенно же цыганская физиономия, да ещё такая яркая, типажная! Не скажу, что красивый, нет, но вот играть у нас всякого рода злодеев, вожаков и проходимцев – превосходно бы подошёл! А потом смотрю – с ним Калинка! Хотя сейчас, после ваших слов, пожалуй, я уже сомневаюсь… Ведь уже вечерело, на аллее было темновато, да и видел я её сзади… Скорее всего, ошибся! Антонина Яковлевна, вы уж окажите мне любезность, не рассказывайте никому. Чего бы мне не хотелось – так это распускать слухи!

– Конечно, не скажу, – рассеянно отозвалась Нина. «Ну, Калинка… Ну, хитрюга… «Никогда замуж не пойду, ничего там хорошего нет…» Как бы впрямь из театра-то не сбежала посреди гастролей!»

– Как ты в театре оказалась? – спросил Сергей. Калинка, не отвечая, молча, внимательно смотрела на младшего брата. Как он изменился, не узнать почти… Сколько же они не виделись? Десять лет? Двенадцать? Да, двенадцать. С самой её свадьбы…

Вечернее солнце, наискосок пробиваясь сквозь листву старых лип самарского парка, пятнало лицо Сергея: тёмное, резкое, всё, казалось, собранное из острых углов. Накануне он, очевидно, не успел или забыл побриться, и щека его отливала сизой отросшей щетиной. Брат и сестра сидели на самой дальней скамье аллеи: сюда не заглядывали даже влюблённые парочки. В двух шагах белела, полускрытая ветвями акации, старая, потрескавшаяся скульптурная группа. Её подножие было испещрено неприличными надписями.

«Как же она называется? – вспоминала Калинка, глядя на уродливое улыбающееся лицо рогатого человека и девушку, которая небрежно оперлась бедром на его плечо. Рука у нимфы была отбита до локтя.

«Эта статуя стояла в Петергофе… Мы ходили смотреть на фонтаны и видели её. Ещё были такие стихи, у Тютчева, кажется… Или у Фета. «Смотри, как голову откинувши назад, глядит он на тебя и пьёт твой аромат, как дышат негою уста его и взоры… Быть может, нехотя ты ищешь в нём опоры…»

Калинка сама не знала, почему, словно не слыша слов брата, она всё смотрит и смотрит на полуразрушенную статую, вспоминая строки стихов, и почему это так важно для неё сейчас. Сердитый голос Сергея заставил её вздрогнуть.