Блядь.

Зачем она меня цепляет? Я работаю здесь больше десяти лет, и через этот кабинет прошли сотни баб – напуганных, сломанных,

крикливых, грязных, отчаянных. Я видел всех: тех, кто пытался давить на жалость, тех, кто заискивал, тех, кто бросался с проклятиями.

Но она.

Она другая.

Никакого нытья, никакой показной бравады. Глаза твёрдые, но внутри – огонь, который она так отчаянно прячет.

Меня передёргивает от злости.

Я не должен об этом думать.

Я заставляю себя открыть её дело ещё раз. Вчитываюсь в строчки, как будто надеюсь найти в них хоть что-то, что объяснит, какого хера меня так зацепило.

Слишком быстрое следствие.

Слишком мягкие формулировки в обвинении.

Слишком удобный момент.

Даже по этим документам видно – что-то тут не так.

И я это вижу.

Но мне не должно быть до этого дела. Я не адвокат, не следователь. Я здесь, чтобы держать порядок, а не разбираться, кто тут жертва, а кто мразь.

Я захлопываю папку и со всей силы ударяю кулаком по столу.

Зачем я вообще на неё залипаю?

Чёртова Брагина.

Жизнь учит быстро. Кого-то хлещет по морде, кого-то ломает через колено, а кого-то с размаху кидает лицом в дерьмо и смотрит – утонешь или выживешь.

Я выжил. Но какой, блядь, ценой?

Выхожу на крыльцо админкорпуса, закуриваю. Никогда не любил курить наспех, но здесь иначе не получается. Вдыхаю дым, чувствую, как легкие наполняются едким теплом. Закрываю глаза на секунду.

Дома меня никто не ждет.

Ну как – дома есть Илья и Настя. Но им уже давно нужен не отец, а просто кто-то, кто будет под боком, пока они растут. И они правы. Я давно не отец. Я – человек, который приходит поздно, уходит рано, который разговаривает жестко, редко улыбается и никогда не дает обещаний.

Потому что обещания – это хуйня для слабых.

Ольга ушла пять лет назад. Не просто ушла – выплюнула меня из своей жизни, как жвачку без вкуса. Собрала вещи, бросила: "Ты же не умеешь любить, Вова. Ты умеешь только командовать."

А потом сказала, что любит другого.

Богатого. Щедрого. Человека, который умеет "чувствовать".

Я тогда даже не кричал. Не бил кулаками стены. Просто посмотрел ей в глаза и выдохнул:

– Пошла на хуй.

Она ушла.

Настя плакала. Илья молчал, но его взгляд я не забуду никогда – он тогда посмотрел на меня так, будто понял что-то важное. Понял, что у него нет больше матери.

С тех пор я не подпускал к себе женщин. На кой хер они мне? Чтобы снова однажды услышать "Ты холодный, ты черствый, ты работаешь больше, чем живешь"?

Да пошли они.

Я работаю. Работа – это порядок, дисциплина, это система, в которой все понятно. В отличие от людей. В отличие от чувств.

Я в очередной раз затягиваюсь и смотрю на здание тюрьмы перед собой. Здесь мне проще дышится, чем дома.

Потому что здесь все четко: если ты слабый – тебя сожрут. Если сильный – останешься на плаву.

Только вот последнее время внутри меня растет ощущение, что я сам уже давно не на плаву. Я просто иду ко дну, но слишком гордый, чтобы махнуть рукой и утонуть.

Я докуриваю и швыряю окурок под ноги, раздавливаю носком ботинка. Курить – херовая привычка, но в этой работе без нее можно сдохнуть раньше времени.

Возвращаюсь в кабинет. Бумаги, отчеты, рапорты. Вся эта бюрократическая мразь, которая мешает делать работу. Меня не бумаги интересуют. Меня интересует порядок. Чтобы здесь никто не чувствовал себя выше системы.

Звонит телефон. Илья.

– Да? – коротко.

– Батя, я не приду ночевать. С пацанами у Серого останусь.

Я напрягаюсь.

– Кто там будет?

– Те же, что всегда, – он раздражается. – Мы просто фильм посмотрим.

Я не люблю, когда мне пиздят.