А они, значит, поспешили… Как всё это объяснит Орлов, когда очнется?

А если не очнется?

Все эти мысли за секунду пронеслись в голове и совершенно меня опустошили.

Я не находила в себе больше ресурсов воевать с грудастой бабищей.

Устало выдохнула, откидываясь на спинку дивана. Тело отчего-то ломило, словно меня поколотили, а веки стали тяжелыми. Интересно, что скажет любовница моего мужа, если я прямо тут засну перед ней?

Каждый раз, когда я в интернате и потом в университете давала отпор своим обидчикам, мне это дорогого стоило. Могла и паническая атака случиться, я могла заболеть. Мне непросто было держаться достойно с теми, кто на меня нападает.

Просто я знала вечное правило жизни: или ты – или тебя.

Я приосанилась и посмотрела на нее холодным взором, произнесла равнодушно:

– Что ты хочешь услышать? Тебе, может, каравай вынести или подушку взбить? Чего ты ждешь от меня?

– Фу, какая ты грубая! – передернула она плечами, скривилась. – А ведь в приличном обществе вращаешься.

– То есть ты бы радовалась, если бы узнала, что у твоего мужа есть любовница? Очень интересно, – усмехнулась я, склоняя голову вбок и глядя на рыжуху прищуренными глазами. – Не подскажешь, где написаны правила для таких случаев, чтобы я, так сказать, не ударила в грязь лицом в приличном обществе?

Стряхнув с колена несуществующую пылинку, я приняла отсутствующий вид. Поняла уже, что этой дамочке не хватает скандала, чтобы вывалить на меня как можно больше грязи. Судя по всему, это было в ее натуре.

– Нашлась тут стендаперша! – тут же вскинулась она. – Шутит мне здесь! Давай по-серьезному, Анж. Вещи иди собирай, мне Дима сказал, что развестись с тобой собрался.

Она наклонилась ближе и кивнула, доверительно подмигивая. Видимо, ждала, что я стану ее расспрашивать или, по крайней мере, как-то отреагирую, но я лишь демонстративно зевнула, хоть внутри всё и клокотало, а боль жгла меня каленым железом. Но я держалась из последних сил, чтобы дать ей должный отпор и поставить на место.

– Удобно, Сусанна. Удобно говорить за другого, когда человек без сознания. Никто же твои слова не оспорит. Я тоже могу тебе сказать кое-что. – Я выросла перед ней, перехватывая преимущество. – Мы с мужем были и есть счастливы. Он очнется и выбросит тебя за ворота. Ты здесь только из-за ребенка. Скажи спасибо, что я его пожалела и дала вам остаться тут. Ты же собственного сына не жалеешь. Приволокла его в больницу, теперь сюда, не хочешь вспомнить, что ты мать? А теперь извини, я устала и хочу пойти в комнату. Мне надо передохнуть перед приездом родни Димы.

– На что ты намекаешь? Думаешь, я плохая мать?! – переменилась она в лице и вся подобралась. – Да я глава родительского комитета в детском саду! Мне все родители доверяют. Меня уважают! За советом обращаются.

– Искренне им сочувствую, – а вот тут я не кривила душой.

Но наши препирательства закончились, поскольку Людмила вошла в гостиную.

– Я оставила мальчика в комнате умываться. Он там один. Правая дверь по коридору.

Это было сказано таким тоном, который явно намекал Сусанне на то, что ей пора доказать свои слова о себе, как об образцовой матери.

Она вздернула нос и пошла в указанном направлении с таким видом, будто последнее слово осталось за ней.

– Девочка моя, – Людмила подошла ко мне и повела в кухню отпаивать чаем, – как же так? Какая грубая, бесцеремонная женщина, доведет тебя до ручки. Ребенка жалко, но не надо было ее пускать в дом, ой не надо. Наврала ж она, поди, про мальчонку?

– Если бы, – вздохнула я, усаживаясь за стол и подпирая рукой голову, наблюдая, как домработница суетится с чайником, – он на него так похож. На Орлова.