— И ты разочаруешься…

— Пусть будет так! — рявкает он. — Пусть!

— Прекрасно, — я смеюсь, — ты уходишь из семьи, потому что твоя жена была идеальной. Может, мне тогда стать неидеальной?

— Чтобы что? — Виктор вскидывает бровь. — Чтобы разбудить во мне страсть? Не ты ли вот минуту назад требовала, чтобы валил? А? Будь последовательной, Маша!

— Да какая тут последовательность, сукин ты сын? — взвизгиваю я. — Ты уж меня прости! У тебя был год окончательно разлюбить и проникнуться полным отвращением! А мне даешь только час? За час я должна все осознать, понять и принять? Это как верить, что от подорожника отрастет рука! Не отрастет! И ты мне тут не нужен!

— Да я и быть тут не хочу! Я будто в родительском доме с супер-мамочкой!

— Пошел ты!

— Вот я и иду, — дергает чемодан на себя и торопливо выходит из спальни.

— И разговаривать мы с тобой будем теперь только в присутствии адвокатов!

— Отличное решение! Тебе будет чем заняться! Я хотел тебе предложить помощь в этом вопросе, но ты же будешь против! И опять заподозришь в чем-то нехорошем!

Прижимаю кулаки ко лбу, вслушиваясь в шаги Виктора, которые отдаляются.

Когда из открытого окна доносится приглушенный звук мотора и мягкое шуршание шин, я оседаю на пол.

Ушел.

И мне теперь сделать хотя бы короткий вздох. Всего один короткий вздох, чтобы пробиться сквозь бетонную плиту отчаяния.

И я делаю этот вздох, который обжигает легкие, закрываю лицо руками и реву навзрыд.

8. Глава 8. Это блажь

— Девочки накормлены, уложены, спят, а я, — Валентина показывает баночку газировки, — культурно отдыхаю на веранде. Машенька, тут так хорошо, а какой воздух… Влажный, плотный, — прикрывает веки, — и все мои морщины напитались этой влагой и солью, — обеспокоенно смотрит в камеру. — А ты чего такая бледная… бледная… опухшая… Маш?

— Вы хотите сказать, что не знаете?

— Чего не знаю? — отставляет баночку в сторону и садится прямо. — Маш?

Я ищу в ее глазах ложь, но вижу только недоумение и тревогу. Так Валентина не в сговоре с Виктором, и она не в курсе его новой любви?

— Маш… Где Витя?

— Ушел, — сдавленно отвечаю я.

— Куда? — Валентина медленно приподнимает бровь.

— В новую любовь, — голос у меня дрожит, — к другой женщине.

По щеке катится слеза, обжигает кожу, и я отворачиваюсь, прижав ладонь ко рту, чтобы не разреветься.

— Что? — Валентина переходит на шепот, который слышится криком. — Маш…

Я крепко зажмуриваюсь. Плечи вздрагивают от отчаянного всхлипа.

— Господи…

И Валентина тоже замолкает. Слышу, как стрекочут цикады.

— Так, я сейчас ему позвоню…

— А что это изменит? — всматриваюсь в бледное лицо Валентины. — Это конец, Валь.

— Боже…

Валентина встает, потом опять садится и вновь встает.

— Маш… Это как так-то?

— Вот так, — шмыгаю и вытираю слезы тыльной стороной ладони. — Разлюбил. Говорит, что не может так больше.

— Может, перебесится, а? — едва слышно отзывается Валентина. — Вы чего, Маш… Вы же так давно вместе… Маша…

— Это конец, — опускаю взгляд и медленно выдыхаю. — И девочкам пока ничего не говори, Валь. Они ждали этого отдыха.

— Да они же все в сорокет начинают фигней страдать… Маш, милая моя… Взбрыкнул мужик…

Я молча смотрю в камеру, и Валентина закусывает губы.

Виктор — для нее сын. И он останется им при любом сценарии. И не воспылает она к нему яростным гневом. Не будет она его ненавидеть, обкладывать оскорблениями и вычеркивать из жизни.

Он — ее сын. И как бы она меня ни любила, как бы ни уважала, как бы ни переживала, но она окончательно не встанет на мою сторону. Я это понимаю, потому что сама мать.