– Я знал погибших, Сати, я их семьи видел, помню, как рады были, когда на встрече с сотрудниками я обещал, что заработок повысится, а теперь… теперь эти люди остались без кормильцев…

Больше я ничего не сказала, просто молча обняла его…

Впервые я тогда видела следы ярости Усманова, более того, в тот момент страсти он брал меня почти без передышки, спуская отголоски своей ярости, показывая, что все, что говорят о жесткости моего мужа, – правда…

Возможно, тогда я и забеременела…

А сейчас…

– Назар… – вновь выдыхаю, пытаюсь достучаться, надеясь на что-то, но…

Усманов цедит зло:

– Что ты делала вчера в моем кабинете, жена?!

А я в полнейшем шоке гляжу на него, вспоминая, что, действительно, вчера заходила туда, как в любую из комнат нашего дома…

Но Назар давит дальше:

– Задам вопрос иначе. Почему ты слила информацию с моего компьютера?!

Меня так поражают слова Усманова, что я просто дар речи теряю, не верю, что он даже не хочет услышать мои оправдания, он мне только в вину ставит, обвиняет. И что-то у меня в груди ломается.

Чувствую эту боль, эту пульсацию. Мне словно в душу плюют, потому что мне всегда казалось, что, что бы ни случилось, что бы ни было, супруги должны объясниться, поговорить, попытаться понять друг друга, а Усманов… он здесь и сейчас будто палач и судья в одном лице, зачитывает мне приговор.

– Накажи ее, Назар! Обрушь позор на всю ее семью! Ты в своем праве! Ты должен поступить по закону нашей семьи! – начинает рядом орать Амалия, а у меня мурашки по спине идут из-за ее крика.

Леденею. У меня мороз по коже, и я смотрю в глаза своего мужа. Мужчины, которого люблю… любила всем сердцем и не верю в то, что происходит прямо сейчас. В современном мире…

– Выгнать ее мало! – вновь орет женщина. – Что по нашим законам принято делать с такими, как она?! Пусть убирается из нашего дома! Пусть убирается!

– Замолчи, – глухой голос Назара заставляет Амалию заткнуться, так как Усманов не тот мужчина, который позволит женщине указывать, что ему делать.

Внезапно что-то наверху падает, и мы все замираем, а я поднимаю глаза и вижу, как на лестнице замерла моя дочка.

В ее огромных светлых, как у отца, заспанных глазках стоят слезы, в руке она держит за одно ухо своего любимого плюшевого зайца, без которого не засыпает.

Аля выглядит как встрепенувшийся, напуганный зверек, в своей пижамке с принцессами и босиком…

Мое сердце сжимается только от одного взгляда на дочку. Я боюсь, что эти крики не просто разбудили моего ребенка, но и напугали Алию…

– Дочка… – выдыхаю беззвучно.

Малышка останавливает взгляд на мне, и я по ее губам читаю, как она выговаривает:

– Мамочка…

И бегом спускается с лестницы, достаточно крутой, и я начинаю бояться, что ребенок может поскользнуться и упасть.

– Алия! – вновь шипит змеей Амалия, пытается преградить дорогу моей доченьке, но она обегает бабку и врезается в меня, начинает плакать навзрыд.

– Мама!

Обнимает меня своими тонкими ручками, буквально впивается в меня так, что не отцепишь.

– Успокойся, родная… Успокойся…

Провожу руками по шелковым темным волосикам, пытаюсь успокоить малышку, у которой начинается самая настоящая истерика.

А затем по мне будто автоматной очередью проходятся, когда дочка навзрыд выговаривает:

– Почему папа такой злой? Почему бабушка кричит, чтобы ты ушла?! Я не хочу, чтобы ты уходила… Не оставляй меня, мама, не оставляй меня…

Дочка жмется ко мне, а я обнимаю свою крошку, притягиваю ее к груди. Слезы текут по моим щекам, мне больно становится, нестерпимо просто.

Будто кто-то разрывает меня на части. Вся моя жизнь рушится за мгновение. За секунду.