Стало быть, настало время привыкать к этому. К новому месту. Новому виду из окна. Одиночеству. Вот она — моя новая музыка.

Остаток дня отрабатываю на автопилоте, стараясь загрузить себя делами по максимуму.

Возвращаюсь домой после работы и захожу в свою квартиру.

Прохожу по коридору, включаю везде свет. В последнее время я сплю только с ночником. Стала слишком дерганая, пугливая. Боюсь собственной тени. Закрываю глаза и вижу монстра, который поселился рядом со мной.

В груди привычно болит, и я машинально растираю то место. Я справлюсь, обязательно справлюсь со всем — и с этим тоже.

Закрываю все теневые шторы, включаю телевизор и делаю звук громче. Специально, чтобы не слышать постороннего скрежета, скрипа и шуршания. Не должно быть в этой квартире такого, все новое, разве что ценники не висят.

Не должно, но есть.

Переодеваюсь в домашнее и иду к холодильнику. Открываю, осматриваю содержимое — практически все продукты не тронуты. У молока закончился срок годности, на распечатанном сыре появилась плесень. Выкидываю все это, достаю булочку и насухо жую ее. Резиновый вкус. С усилием глотаю хлеб и выхожу на балкон.

Тут холодно. Осень стала полноправной хозяйкой: сорвала пожелтевшие листья с деревьев, нагнала туч. Перевешиваюсь через карниз и смотрю вниз с шестнадцатого этажа. Зачем я это делаю — не знаю. Никогда не испытывала страсти к высоте.

Раздается звонок телефона, и я возвращаюсь на кухню.

— Привет, Ален.

— Привет, мать! — щебечет в трубку моя давняя подруга. На фоне слышен посторонний шум, играет музыка, кто-то кричит. — Ты куда пропала? Совсем от рук отбилась, не звонишь, не пишешь!

— Ну прости, — выдыхаю устало. — Сложно пересечься с тобой из-за разных часовых поясов. Я ложусь спать, а ты только просыпаешься.

— Раньше тебе ничего не мешало. Гош, ты что-то совсем сникла там, — настороженно говорит подруга. — Случилось что-то?

Никогда не любила этого обращения ко мне, но с годами оно стало настолько привычным, что в какой-то момент начало даже ласкать слух.

— Ален, у тебя своих проблем вагон и маленькая тележка.

Алена мать-одиночка. Ее сын болеет. Сейчас они проходят лечение в Штатах. Я всегда восхищалась Аленкой — ее неуемному позитиву и радости жизни. Мне не хочется нагружать ее своими заботами, именно поэтому ничего не рассказываю ей.

— Кстати, у Тимохи закончился курс лечения, — счастливо щебечет подруга.

— Аленка! — впервые за все эти дни я чувствую облегчение и радость. — Господи, как же здорово! Когда вы возвращаетесь? Я встречу вас.

— Да брось, Гош. Ну что я, сама не доберусь? — звучит в ответ беспечно.

Но на деле я знаю, что все гораздо сложнее. Алена рассчитывает только на себя, у нее только пожилая мама, кто отец Тимохи — секрет, который она хранит за семью печатями. Как могли, мы с Мироном помогали ей; помощь она всегда принимала со скрипом, но все-таки интересы ребенка важнее.

— Даже не вздумай, Ален! Мне не сложно.

— Через пару недель, я тебе потом скину время. Как там Мирон? — спрашивает подруга, даже не предполагая, какую бомбу кидает в мою сторону.

Имя, произнесенное вслух, заставляет сердце биться учащенно. Дыхание перехватывает, я опираюсь о стол и медленно сажусь.

— Ален… — я не знаю, что сказать, слова просто-напросто не находятся.

— Гош? — зовет меня подруга, а я чувствую, как по щекам текут горячие капли. — Ритка? Ты плачешь?

— Давай потом, Ален, — прошу ее хрипло.

— Хорошо, — грустно соглашается подруга.

Немного послонявшись по квартире, натягиваю шерстяные носки и ложусь в кровать. Я так привыкла засыпать рядом с Мироном. Он всегда грел меня. Хватал в свои медвежьи объятия и обдавал жаром. Сейчас же не помогают ни теплые одеяла, ни носки.