– Давно. – криво улыбаюсь. Делаю глоток остывшего кофе. Наблюдаю за Маратом: ощущение, что он не понимает, что я не собираюсь ничего делать, растёт. Приятно видеть его растерянным. Стоит посреди кухни в одних трусах и озирается по сторонам. Красивый. Ну, не отнять у него это, как бы ни злилась, как бы ни ненавидела, не могу не любоваться. Высоченный, одним своим присутствием забирает воздух. Как же я всегда гордилась, что он – мой!

– Ты куда? – спрашивает он, когда встаю и обхожу его. От тела жаром пышет, так и манит завернуться в медвежьи объятия, зажмуриться, отогреться.

– Спать, – роняю тяжело. Ловит. Держит за руку, требовательно смотрит в глаза.

– Мась, может, скажешь уже, что происходит?

– Скажу, – говорю ровно. – После ужина с родителями.

Зачем он вообще этот ужин устроил? Как всегда, с папой будут говорить о работе, мама – млеть, глядя на Марата, а я… Я бы раньше тоже млела. Теперь буду делать вид. Наш последний семейный ужин, и он явно не войдёт в копилку приятных воспоминаний. Не будь его, уже сегодня бы всё вывалила, после рейса.

– Ты меня пугаешь. Может, нашла другого и хочешь меня бросить? – Он пытается перевести всё в шутку, но вижу – занервничал. Ничего, дорогой, потерпишь.

– Такую новость я не стала бы откладывать на потом. – Как же сложно держать всё в себе! Но Марат не заслуживает того, чтобы терять человеческий облик и опускаться до мещанского скандала. Не собираюсь унижаться, рвать на себе волосы и оскорблять. Всегда считала себя выше этого, оскорбить можно, не переходя на мат.

Все эти дни, что прошли с момента, когда узнала, живу в ступоре. Внутри копится-копится, закипает медленно. Как бы мне хотелось быть другой! Может, кипи во мне аргентинские страсти, Марат никогда не пошёл налево. Но я такая, какая есть, другой не будет.

– Это из-за того, что я сказал про работу?

– Я не собираюсь спрашивать твоё разрешение, чтобы устроиться работать. – Снимаю его пальцы с запястья, смотрю в родные глаза. – И мне всё равно, что ты об этом думаешь.

– Даже так? – Он приподнимает бровь. – А что это мы такие смелые?

– Не припоминаю, что, расписываясь в ЗАГСе отдавала себя в рабство.

Готовила, стирала, убирала, обслуживала от чистого сердца, потому что приятно заботиться. Оборачиваясь назад, вижу: он в свою очередь даже не похвалил ни разу, принимал, как должное.

– Чайник включи, он сам не нагреется.

Выхожу, задыхаясь. Как стометровку пробежала, физически больно рядом находиться. Мазохистка. Зачем терпеть?! Забрать Каринку и бежать, куда глаза глядят… Куда? У меня и денег-то своих нет. Всё – Марата. И куплено всё за его счёт, даже мои трусы. Нет, найти работу надо в первую очередь.

В спальне сажусь на кровать, беру телефон – написать Юльке. Она в крупной компании эйчаром работает, хоть с резюме поможет.

– Я не понял, Агат, это что за спектакль? – Марат заполняет собой спальню, возвышаясь надо мной скалой. Упирает руки в бока. Взгляд утыкается в его подтянутый живот. Медленно веду глазами выше, к лицу.

– Что не так? – Сердце барабанит, кровь приливает к щекам. – Я сказала, что ищу работу, проблему в этом видишь только ты.

Он раздражённо цыкает. Закатывает глаза.

– Как меня бесит этот тон, ты бы знала!

Я так оторопела, что не нахожу слов. Несколько раз моргаю, а потом выдаю тупое:

– Что?

– Тон, Агат! Говоришь снисходительно, как с идиотом!

– Не ори, разбудишь Каринку, – говорю холодно. – Я говорю так, как всегда. И оденься уже, хватит расхаживать голым.

Начинаю писать Юльке, как проснётся – прочитает. Чувствую: Марат смотрит. На плечи давит тяжесть взгляда. Но вот он сдаётся, громко выдыхает и начинает одеваться. До его отъезда между нами не произнесено ни слова.