– Ладно, все, – поднимаю руки. – Как твои девочки? Практику проходят тоже?

– Ага. Извелись уже все.

– И моя так же. Ты путевку получила в лагерь?

– Нет еще, – она фыркает со смешком. – Но учитывая, что уже середина июля, вряд ли дадут.

– А я думала, что я одна не получила, – посмеиваюсь вместе с ней.

– Ну, тут опять же два варианта: либо отдали нуждающимся и проходящим по бюджету, либо поедут отдыхать детки администрации.

– Блин, я бы и на своей машине поехала с Гришкой и Волошиными, но у них еще толком никто не работает в мастерской, а деньги надо вернуть вложенные, и уже потом в плюс работать.

– Это дело такое. Витька обещнулся твоему звякнуть.

– Совсем туго у них там?

– Ага. Начальство, как сменили, так каждый день что-то меняется. Устали уже все. Подумывает уйти. Я и сказала, чтобы шел к вам туда.

– Ну, это пусть сами уже решают, я не лезу с Лизой.

– Ой, ладно, – она ставит чашку и съедает еще одну печеньку. – Поеду домой. Устала.

– Давай. Созвонимся. Пойду теперь я поработаю.

– Хорошей смены, – касается моего плеча на пути к выходу.

– Хорошего отдыха.

– Лучшего отдыха. Два дня рая.

– С пылесосом и шваброй?

– А промолчать не могла?

– Не-а, я так же отдыхаю, – улыбаюсь и смотрю ей вслед.

До самого обеда я занимаюсь привычными делами, но не могу сказать, что я успокоилась по поводу ребенка.

Учитывая, что хирургия находится в нашем здании, я постоянно обращаюсь к этому вопросу мысленно и в итоге в обеденный перерыв, поговорив с дочкой и мужем, поднимаюсь туда.

За время моей работы здесь в больнице я успела насмотреться разного. Не все случаи – результат злости людей, или же их наплевательского отношения к своим детям. Это часто случайности. Порой это временные слабости, которые вынуждают сделать некий шаг в сторону лучшего будущего для ребенка. Как, например, случай, что произошел несколько месяцев назад. Женщина оставила своего малыша, потому что захотела избавиться от алкогольной зависимости, и легла в клинику на лечение. Это временный отказ от опеки, так как она не имела возможности обратиться к кому-нибудь еще.

Ей придется через суд восстановить свои права на сына, но она сделала это ради него и самой себя.

Недавно она, насколько мне известно, восстановила эти права и забрала ребенка домой.

Но не каждый случай начинается и заканчивается так, как этот. Возможно, мое сердце слишком мягкое для подобной работы, и кто-то осуждает мою раскрытую душу, которой хочется обнять каждого брошенного малыша в этом мире, но я не уйду отсюда. Во всяком случае сама, ни за что.

Поднявшись по лестнице, не используя лифт, на случай если он экстренно понадобится врачам, я встречаю дежурную медсестру.

– Привет, Ань.

– Привет, а ты чего тут?

– Да я слышала о девочке, что ночью доставили, можно мне…

– Ой, Лилька, не упади только.

Она отодвигается от стола, за которым заполняла какие-то рабочие тетради и кивает идти за ней.

– Васильич сейчас на смене, говорит нормально все. Рисков нет, теперь только выздоровление физическое. А вот что там будет эмоционально, понятия не имеет никто из нас. Она через четыре-пять дней к вам пойдет.

– Ага, я слышала.

Мы останавливаемся возле палаты с прозрачной стеной, и я впиваюсь взглядом в единственную малышку, которая там лежит. Одна. В деревянной кроватке и подрагивает изредка.

– Господи… – вырывается из меня, и я слышу, как рядом вздыхает Аня.

На глаза наворачиваются слезы, когда я продолжаю стоять там за прозрачным стеклом.

Я пытаюсь представить ситуацию, при которой можно поднять руку на ребенка. Поднять так, что на лице остается синяк, что на теле багровые пятна… и меня начинает тошнить.