– Раньше я был семейным доктором, – рассказывал он, – но вскоре моя помощь понадобилась одной из девушек, у которой случился приступ аппендицита. Тогда я ещё не знал, кто она такая. Мне сказали, что родственница, но девчонка, как только очнулась после операции, раскрыла рот. Операцию я провёл тайно в своей клинике, потому что семья не желала огласки. Так мне объяснили. А когда девушка сказала, что её похитили и держат взаперти, я совершил ошибку – не позвонил в полицию, а устроил им скандал, лишь пригрозив, что сдам властям.

– И что же случилось? – спросила я, разглядывая потолок в поисках камер.

– Не ищи. Их здесь нет. – Хенли встал и прошёлся к окну с такой же железной решеткой, как и в моей комнате. – Они не желают знать, как я вас лечу. Достаточно того, что дверь заперта на десять замков, а через решётку не пролезть. Да и территория полностью охраняется.

– Вы не ответили.

Он отвернулся от окна и посмотрел на меня с жалостью или грустью, не знаю. Но было в его взгляде что-то печальное, неуловимое, будто за душой этого человека стояло что-то ещё, но что – я не понимала.

– Девчонку убили. А меня привезли сюда и назвали сотню причин, по которым я должен остаться здесь и жить. Я стал доктором похищенных девушек, так как вас каждый божий день избивают или насилуют. Я живу в соседней комнате, вон за той дверью, – Хенли указал на неё. – Так же, как и вы, заперт и живу надеждой однажды выбраться отсюда.

Некоторое время мы слушали тишину. Моя последняя надежда выбраться из этого места потеряна безвозвратно. Уж если мужчине не удалось отсюда сбежать, то что говорить о нас – слабых и беззащитных. Хенли сказал, что живёт здесь чуть больше двух лет. Комната, где я сейчас нахожусь хорошо оборудована. Есть даже аппарат искусственного дыхания, а также капельница и шкаф со стеклянными вставками, через которые видно немереное количество лекарств. Рядом с кроватью на тумбочке лежал стетоскоп, тонометр, градусник и бинты.

Хенли смотрел в окно, потому что, наверное, на всё остальное смотреть нет сил.

Меня мучал ещё один вопрос – почему я не могу пошевелиться. Последние события помню смутно. Хорошо запомнился лишь удар электрошокером, а потом полный провал в памяти. И вот я здесь.

– Хенли, вы можете сказать, что со мной произошло?

Врач бросил на меня быстрый взгляд.

– А сами не помните?

– К сожалению, нет. Меня затолкали в золотую клетку и велели улыбаться каким-то людям, а я не подчинилась…

– И вас ударили электрошокером, – договорил вместо меня врач. – Но туманная память вовсе не от этого.

– От чего тогда?

– Вам ввели транквилизатор.

Не имея ни малейшего понятия об этом, поинтересовалась:

– Это наркотик?

– Психотропное лекарственное средство. Если это лоразепам или клоназепам, то они имеют наркотический эффект. Со стороны кажется, что человек пьян от алкоголя: расстроены координация движений и быстрота реакции, но при этом есть желание общаться и всё время двигаться. А потом наступает апатия и вялость. В таком состоянии вас попытался купить один из гостей. И похоже, вы дали ему отпор, поскольку вас сильно избили.

Я не верила своим ушам. «Попытался купить один из гостей»? Что это ещё значит?

– Они нас за проституток держат?

– Они называют вас «куклами», а с ними дети вольны играть в достаточно серьёзные игры. Никто не знает, что мадам Мамочка придумает завтра.

– Ты тоже не знаешь её имени? Ой, – внезапно осеклась, заметив, что обращаюсь к доктору на «ты». – Простите.

– Можем и на «ты», – улыбнулся Хенли. – В конце концов, все мы в одной лодке…