Посмотрела на него через пелену слёз.

– Умоляю…

– Я не хочу ничего от тебя, Вера. Ни тебя. Ни твоей любви. Ни-че-го.

Он снова взялся за дверную ручку.

И я упала на колени, схватилась за его ноги, прижалась щекой, лицом.

Не отпущу. Не отдам. Мой!

Он стоял, молчал. Не уходил и медленно обернулся.

Посмотрел на меня и поднял с пола.

Схватил за подбородок – жёстко и больно. И вдруг с ненавистью прорычал:

– Тебе не противно от самой себя, а? Ты – на коленях, как жалкая неудачница. Ты всегда была гордой и сильной. А теперь что? Посмотри на себя, Вера. Ты сейчас как побитая псина. Старая и страшная.

И отпустил меня.

Я снова упала на колени. Не от слабости. От отчаяния. Я больше не знала, как его остановить.

Но сказать о беременности язык не повернулся. Появился страх, что он может что-то сделать нехорошее. Ударить в живот. Или отправить на аборт.

Он открыл двери. Посмотрел на меня сверху вниз.

– Собери себя в целое, Вера. И живи дальше.

И ушёл. И оставил за собой тишину, в которой звенело каждое не сказанное мной слово.

* * *

– ВЕРА —

Не знаю, сколько я просидела на полу в прихожей.

Минуту, две. Или час, а может, вечность?

Но потом я медленно и тяжело поднялась на ноги, добрела до накрытого праздничного стола.

Долго смотрела, а потом, закричала – с надрывом!

Схватила со стола конверт со снимком УЗИ, разорвала его и бросила в тарелку с салатом.

С каким-то диким остервенеем достала из шкафчика большой мусорный пакет, развернула его у стола.

Схватила скатерть за углы, и, рыча, всхлипывая и подвывая, как раненная волчица, собрала её как мешок.

Тарелки, бокалы, приборы, закуски, бутылка с вином, подсвечники с потухшими свечами, – всё, что было на столе, теперь оказалось в скатерти, как в мешке.

Полилось сквозь ткань вино. Но мне плевать.

Бросила всё в мешок. Завязала его и пнула.

Я осталась одна.

Снова упала на колени. Прижала ладони к животу и завыла.

Словно хотела защитить от боли хотя бы своего малыша.

Выла я долго. Слёзы лились нескончаемо, но рано или поздно всё заканчивается. И слёзы тоже кончились. И голос уже не слушался. Хриплый стал и сиплый, будто я простыла.

Подняла себя с пола и потащилась в ванную, как старуха держалась за стенку.

Умылась, шумно высморкалась и посмотрела на своё отражение.

Я была похожа на смерть. Нежеланная, уродливая, старая.

И такая жалость к себе пришла, что стало ещё гаже на душе.

Я прижала ладони к опухшему от слёз лицу и потянула их вниз.

Когда-то я была невероятно красивой. Но годы не щадят женщин. Годы уродуют нас. Это мужчина всегда – мужчина. А женщина после сорока – уже старуха.

Он нашёл себе молодую, горячую. А меня, как старый хлам – на помойку.

– Сука. Какая же ты сука, – прохрипела надломлено. Не знаю, к кому я обращалась, то ли к его любовнице, то ли к себе.

Сорвала с себя праздничное платье и швырнула его в корзину для белья.

Стянула бельё и забралась под упругие струи воды.

Грелась я долго, но всё равно меня трясло, будто вода лилась не тёплая, а ледяная.

Обнимала себя за плечи и снова рыдала, но уже беззвучно.

Потом завернулась в махровый халат.

Достала из комода фотоальбом и нашла одно фото.

Как будто я механическая, сделала себе чай, села на подоконник, сделала глоток и посмотрела на фото.

Мы здесь на отдыхе на Мальдивах вдвоём.

Красивые, счастливые. Молодые.

Я смотрела на наши лица.

Долго смотрела.

Потом – медленно, спокойно – порвала его, приоткрыла окно и выбросила.

– Ты был частью моей истории, Влад… Но что же ты натворил?

И снова всхлип и снова ком в горле, но слёз больше не было. Была пустота в груди – страшная, чёрная, ледяная.