Егор еще раз медленно повернул голову в сторону своей истекающей кровью ноги. Он ожидал увидеть что-то невообразимо страшное. Но взору предстала лишь прежняя картина: откинутая пола суконной шинели, вспоротая ткань ватных брюк и голенище валенка. Крови он не увидел. Все, что вытекало из предполагаемой раны, скапливалось в ватной начинке штанов, просачивалось через нее и уходило в слой примятого ногой снега.

Прижатый к земле, скрытый спасительными мертвыми солдатскими телами, Егор стал приспосабливаться. Лишь через несколько минут он догадался проверить, цела ли нога, и пытаясь пошевелить ею. Он начал подтягивать бедро под себя, но обострившаяся боль не давала ему проделать это движение. Он снова хрипло застонал. Потом взял себя в руки и сделал попытку пошевелить ступней, это тоже закончилось дикой, пронзительной болью.

Он понял, что находится в очень незавидном и тяжелом положении. Ему стало невероятно жалко себя. Мозг наполнился мыслями про полное невезение. Из глаз медленно потекли слезы.

Перед ним открылась картина последних лет его жизни, наполненных постоянными ссорами отца с матерью, из-за чего отчий дом покинули старший брат и две сестры. А сам он, после красивых разговоров и хвалебных речей о своих успехах в учебе, произнесенных одним дальним родственником, поддался навязанному желанию уехать на учебу далеко от родного дома. Ему вспомнились голодные дни в студенческом общежитии, когда нужно было корпеть над учебником под урчание пустого желудка, и удары капель дождя о подоконник; когда после бессонной ночи, проведенной на железнодорожной станции, где были разгружены несколько вагонов, он устало брел на занятия, думая только о том, как страшно хочется есть и спать. А у здания техникума стояли студенты из местных ребят, выспавшиеся и сытые, занятые разговорами о футболе и кино.