– Постой, а как же я?

– Ты же сама говорила, что мы разных видов.

– Ты убедил меня в обратном!

– Чего не сделаешь ради красивой женщины.

Марианна бросилась на него с кулаками. Волк бросил узелок, на пол, в нём что-то несъедобно звякнуло, и обхватил её лапами.

– Успокойся, волчица, я шучу. Конечно, мы с тобой волки, только другим об этом знать не надо, – Он прижал её голову к груди и тихо-тихо сказал в ухо: – Я покручусь неподалёку, пока всё не успокоится, а потом буду рядом. Захочешь меня увидеть – позови.

– Как?

– Свечку на окно спальни поставь, и я сразу прибегу. Этот дом теперь твой. Приду, если не одичаю… В лесу поговорить не с кем.

Мариана высвободилась из его лап.

– Значит, ты говоришь, что моя мама – гуппи…

– Да, волчица, будь с ней настороже…

Марианна молча, приподняв бровь, смотрела в жёлтые глаза волка. Он озадаченно нахмурился, потом ухмыльнулся во всю свою зубастую пасть:

– Ухи захотелось?

Подхватив узелок, он выскочил из спальни и поскакал вниз.

– Для тебя – что угодно, волчица! – услышала Марианна его крик перед тем, как хлопнула дверь.

От тычка Веденин чуть не упал лицом в чувал.

– Не ворохайсь, страдник! Где кошель заныкал?

Тычок был недвусмыслен – Мартемьян сразу понял, что это ствол. Замер, перестав накладывать дрова в топку. Самостоятельная работа по геологическому строению Северного Урала оборачивалась скверно.

Еще раз, в затылок:

– Н-ну?

Послышался голос Олека:

– Онуфрий Алферыч, везде поискали?

Грузно повернулся позади Онуфрий:

– Цыть, поганец! Не то и тебя!

Мартемьян перевел дух. Стало ясно: попутчик что-то потерял. Всей-то избы – две на две сажени, да лаз на чердак, где в сезон коптят рыбу или птицу. И их четверо, пересиживающих вьюгу, что бушует второй день. Сам добрался вчера еле-еле, а эти трое уж сидели тут: зырянин Олек, приказчик купца Норицына; Нядми, самоед-охотник; Онуфрий Алферович Колотыгин, до того гордый кержак, что со всеми и за стол не садился.

– Эй, птенец фармазонской, ниверситецкой, поворотись! Сымай одежу-то солдатску!

На Веденине была студенческая форменная тужурка – на зиму застревать тут никак не рассчитывал. Он расстегнул ремень с вензелем Императорской Горной Академии, и Онуфрий тут же ткнул стволом охотничьего «зауэра» в живот.

– Мягко, гля. Ну, дальше…

– Да что ищешь, жяажя? – спросил Нядми.

Держа «зауэр» на правой, старовер полез левой за пазуху.

– Во! – в руке его расправился почти до полу длинный узкий дерюжный мешок.

– И там… ничего?

– Не дури!

Одновременно ружьем водил по телу Мартемьяна, поддевал полы одежды, дергал штанины столичного пошива суконных брюк. Заставил и их спустить. Выявились вязаные кальсоны. Тоже пощупал дулом.

– Ну, закрой страмоту-то, невыразимые-то. Таперя разувайся.

– Ума решился… – прошептал Олек. Не понять было, относится ли это к Нядми или к Онуфрию. Сам Олек, да и Мартемьян, прекрасно знали: такой кошель – пояс старателя, туда ссыпают намытый золотой песок и носят, обвязав вокруг талии.

– Ты! Вчерась топил? И задвижку открывал. На крышу выкинул!

– Еще поищем, а, жяажя? – подал голос миролюбивый Нядми.

– Благим прикидываисси?

– А я тоже… – вскочил Нядми, и скуластое лицо его зарделось от обиды, а угольно-черные брови сошлись совсем. – Я ненец! По-русскому… человек! И ясак выплатил, и отношение о том имею! За что меня…

Олек кинулся сбоку, обхватил Нядми в охапку, тонкие губы сжались в нитку:

– Укокошит!

– …стрелить хошь? – отбивался охотник. – У царя нич-чя не брал, у тя не брал!

Длиннорукий, проворный Олек одолевал, затискивал ненца в угол.