Он борется не только за себя.

– Дай-ка я взгляну на твои порезы.

Адам стоит перед дверью Джеймса, засунув руки в карманы. Он в тесной темно-красной футболке, открывающей руки с красивыми рельефными мускулами и татуировками, нанесенными рукой профессионала, которые я научилась узнавать. Он перехватывает мой взгляд.

– Выбора не было, – говорит он, глядя на черные полоски чернил, въевшихся в его предплечья. – Стояла задача выжить. Работы не было, взяли только в армию.

Подхожу к нему и касаюсь татуировок.

– Я понимаю.

Он, еле сдерживая смех, чуть заметно покачал головой.

– Что? – Я резко отдергиваю руку.

– Ничего, – улыбается он, обнимая меня. – До сих пор не верится – ты здесь, у меня дома…

Волна жара поднимается по моей шее – я будто падаю со стремянки с кистью в свежей красной краске. Я не привыкла к ласковым словам. Прикусываю губу.

– А где ты делал татуировки?

– Эти? – Он посмотрел на свою руку.

– Нет. – Я потянула его футболку вверх так неудачно, что Адам едва не потерял равновесие. Попятившись, он оперся спиной о стену. Я задрала футболку до ворота, борясь со смущением, и погладила птицу на его груди. – Вот это откуда?

– А-а, – говорит Адам. Меня увлекает красота его тела. Штаны со множеством карманов сидят очень низко на бедрах – видимо, он снял ремень. Заставляю себя поднять глаза и пробегаю пальцами по его животу. Адам с трудом вздыхает. – Не знаю, – говорит он. – Я долго мечтал о белой птице. Ты знаешь, что раньше птицы умели летать?

– Ты мечтал о ней?

– Да, все время. – Он чуть улыбается воспоминаниям. – Как хорошо было… Прекрасное чувство – надежда. Я держался за воспоминание, боясь, что оно исчезнет. А оно вот стало постоянным.

Я накрыла татуировку ладонью.

– Я мечтала об этой птице все время.

– Об этой? – Он в изумлении приподнял брови.

Я кивнула:

– Именно о такой. – Что-то в голове становится на место. – До того самого дня, когда ты вошел в мою камеру. С тех пор я не думала о ней.

– Шутишь!

Но он видит, что я не шучу.

Я отпускаю футболку и прижимаюсь лбом к его груди. Вдыхаю его запах. Он обнимает меня крепче и кладет подбородок мне на голову.

И так мы стоим века, и от старости я уже не помню мир без этого тепла.

Адам промывает мои порезы в ванной, пристроенной к гостиной. Это миниатюрная комнатка с унитазом, раковиной, маленьким зеркалом и крохотной душевой кабинкой. Мне все это очень нравится. Когда я выхожу из ванной, вымывшись и наконец переодевшись, Адам ждет меня в темноте. На полу разложены одеяла и подушки; для меня это райское ложе. Я так вымоталась, что готова проспать несколько столетий.

Я ложусь рядом, и Адам обнимает меня. В комнате вовсе не жарко, но Адам – настоящая печка. Прячу лицо у него на груди, и он крепко прижимает меня к себе. Веду пальцами по его обнаженной спине, ощущая, как напрягаются мышцы от моего прикосновения. Останавливаю пальцы у пояса его брюк, цепляю указательным шлевку для ремня. Чувствую на языке вкус слов.

– Я серьезно, чтобы ты знал.

Его дыхание прерывается на секунду. Сердце начинает биться слишком часто.

– Что – серьезно?

Хотя он прекрасно знает, что я имею в виду.

Мне вдруг становится неловко от моей откровенности, даже бесцеремонности. Я ведь ничего не знаю о том, о чем отважилась попросить. Но знаю одно: я не хочу ощущать на себе ничьих рук, кроме рук Адама. Никогда.

Адам ложится на спину. Я различаю черты его лица, глаза, блестящие в темноте. Глядя на его губы, я говорю:

– Я ведь ни разу не просила тебя остановиться. – Мои пальцы медлят на пуговице пояса брюк.