— Ты — свинья… — выпаливаю я.

— Иногда, — кивает он. — А тебе надо научиться прогибаться под мужика, хотя бы делать вид.

Прогибаться?!

Вскочив с шезлонга, отвожу назад руку и швыряю телефон в бассейн. Рухнув на сидушку, обнимаю руками плечи. На крае губы повисает одинокая слезинка, и я слизываю ее языком, крутя в голове его отвратительные, такие обидные слова.

Я — монахиня?

Он был моим первым! С ним я вообще ни разу не испытывала оргазма. Он только о себе и думал, пихая в меня свой член, и я не заставляла его это делать! Он всегда хотел сам. Всегда.  

От обиды щиплет в глазах, и я шмыгаю носом.  

Он думал о себе… поэтому у меня не получалось! 

Чувство неполноценности порождает новый прилив к глазам. Зло утерев их ладонью, падаю на шезлонг лицом вниз. Всхлипываю и скулю, задаваясь всякими вопросами. 

Я настолько ужасна?

Пошел ты, Егор...

Натянув на голову шляпу, прячусь от всего мира. Хочу побыть одна. Только наедине с самой собой. Когда от слез остается противный стук в виске, закрываю глаза и делаю то, чего отчаянно требует моя опустевшая голова: сплю.

***

Я плавлюсь. Как кусок сливочного масла на сковородке. Слышу приглушенные звуки быстрых шагов и поднимаю тяжелые веки. В поле моего зрения возникают кеды очень уверенного мужского размера от белизны которых слепит глаза. Сдвинув с лица шляпу, пробираюсь глазами вверх. По брюкам песочного цвета с аккуратно и многообещающе выпирающей ширинкой, по коричневому кожаному ремню вокруг плоского живота и голубой, застегнутой до самой последней пуговицы, рубашке. Длинные рукава закатаны до локтей, являя миру жилистые предплечья, одно из которых забито татуировками. 

Сдвинув шляпу еще на сантиметр, позволяю себе взглянуть в лицо Федору Немцеву. Ведь он же Немцев? На его лице трапециевидные «рейбаны», которые дополняют образ.

Какого черта он так одет? 

Когда я проверяла в последний раз, мой телефон показывал тридцать пять градусов тепла. 

Мой телефон...

Это мысль запускает в голове цепную реакцию, и она начинает лопаться от воспоминаний двухчасовой давности. И Федор Немцев в них абсолютный антигерой, как и… все мужики, переступившие порог пубертатного периода. Разумеется, за некоторыми исключениями. Мой отец никогда не вел себя с женщинами как скотина. Я просто в этом не сомневаюсь! Мой отец самый лучший мужчина на свете. Я про того отца, который воспитывает меня с шести лет, а не того, который моделился с моей матерью своим генетическим материалом, в результате чего период сдачи школьных выпускных экзаменов она провела в роддоме. В шестнадцать лет я узнала о контрацепции больше, чем о своих месячных. 

Моя семья никогда не упрекала меня в том, что меня слишком много. 

Может быть, они умалчивали?

Меня снова топит обида и неуверенность в себе, с которой еще сегодня утром я практически не была знакома, а теперь она засела где-то на подкорке.

— Чего тебе? — спрашиваю резко, принимая вертикальное положение и собирая разбросанные вокруг шезлонга вещи.

Свою книгу, свой сарафан и свою шляпу. Быстро натянув сарафан поверх купальника, встаю, не собираясь любезничать.

Сейчас, когда я босая, мне приходится задрать подбородок, чтобы посмотреть в его грубо сколоченное, очень своеобразное лицо. За стеклами очков я не вижу глаз. Понятия не имею, куда он смотрит. И знать не хочу. Пусть разглядывает свою девушку.

— Это твой? — спрашивает, возвышаясь надо мной и вертя в руках мой безжизненный телефон, с которого на плитку капает вода.

На фоне загорелых пальцев коротко подстриженные ногти выглядят практически белыми. Тембр его голоса снова резонирует с моими внутренностями, и я, вроде как, уже к этому привыкла.