Сколько длился этот переход, я не знаю. Может, пять минут, может, час, может, целую вечность, но он вышел из леса на проселочную дорогу ровно в том месте, где стоял его пикап. Закинул меня в багажник и недовольно посмотрел на свои руки — все в моей крови:

— Черт, — ругнулся и, обойдя машину, сел за руль.

Пикап дернулся, когда Нечаев завел двигатель и до упора вдавил педаль газа. Меня тряхнуло, откинуло к бортику, так, что сильно ударилась изодранной спиной. Горячая волна накрыла с головой, сопротивляться сил уже не было. Провалилась в забытье, а когда в себя приходила, машина все ехала, петляя по дороге, а сверху глядели равнодушные далекие звезды. Мне было холодно, трясло, зуб на зуб не попадал. Попробовала в комочек сжаться, но не получалось — руки ноги не слушались. И боль в исковерканном теле — ничто по сравнению с той катастрофой, что разыгралась в душе. Что-то не так, что-то неправильно, но нет сил разбираться, что именно. Я умирала. Физически, морально. Мне не за что было ухватиться, чтобы выкарабкаться. Никто не собирался мне помогать.

На востоке забрезжил рассвет, когда мы въехали в какой-то захудалый городишко, покружились по узким раздолбанным улицам и, наконец, выехали к больнице.

— Приехали! — процедил Кирилл, и за руки к себе подтянул, как мешок с картошкой. Снова боль прострелила от плеча по спине, и снова разбередило раны.

Захныкала жалобно, готовая умолять оставить меня в покое, но голоса не было, и пересохшие, растрескавшиеся губы не шевелились. Кирилл никак не отреагировал на мои слезы, даже не смотрел на меня. Снова я у него на руках, все еще живая, но мечтающая умереть. Он вошел в приемное отделение, пропитанное характерным для больниц запахом. Едким, терпким, вызывающим першение в горле. Мой конвоир, не стучась, пнул дверь и прошел в приемную, где за старым покосившимся столом дремал медбрат, свесив на грудь нечесаную голову. От нашего появления встрепенулся, недовольно подтер слюни и поднялся:

— Что еще?

— Вот, в лесу нашел, — Кирилл поднес меня к койке и уложил. В этот раз почти заботливо, явно играя на публику.

— Что с ней?

— Я откуда знаю! В крови вся! Машину мне всю испоганила.

Медбрат повернул меня на живот, тоже не проявляя особой нежности, чуть приподнял присохшую к ране ткань.

— Мать честная! — выдохнул, опалив ароматом перегара.

— Что? — Кир играл на полную.

— Собаки ее изодрали. Или волки.

— Бедная, — только в голосе сожаления нет совершенно, лишь холодная уверенность и приговор.

— Молодая девчонка, а так ее истерзали.

— Ничего, оправится. Зато наперед головой думать будет, и не станет соваться, куда не просят. Не маленькая, должна понимать, что в темном лесу звери водятся. Еще легко отделалась. Жива и ладно, — эти слова для меня предназначались. Сухие, предупреждающие, что все могло быть гораздо хуже.

Медбрат по внутреннему телефону вызвал врача и снова обратился к Кириллу.

— Как ее зовут?

— Понятия не имею, — хмыкнул Кир, поглядывая на меня исподлобья, — говорю же, нашел в лесу. Привез. Вам сдал. На этом считаю свою миссию завершенной.

— Оставьте свой номер телефона, вдруг вопросы возникнут.

— И не подумаю. Она мне никто, чем мог — помог, остальное меня не касается.

Спасибо. Спасибо Кирилл за помощь. Ты... ты настоящий друг. Снова начинаю проваливаться в беспамятство, не видя смысла в борьбе:

— Эй, ты что это задумала! Не смей! Не в мою смену!

В этот момент дверь хлопнула, оповещая о том, что бета клана Черных Тополей ушел, окончательно выкидывая меня из жизни стаи. А хмельной медбрат хлопал меня по щекам, совал под нос ватку с нашатырем — делал все, что бы я не отрубилась до прихода доктора. Когда, наконец, в помещение вошел высокий, как жердь, сухопарый врач, он облегченно выдохнул, поспешно передавая меня в другие руки.