За десять дверей от твоей квартиры меня замечает оператор – тот самый, что подарил хризантемы. Я внутренне напрягаюсь, однако он отводит взгляд, и я снова потрясена неожиданной добротой. Еще через две двери я попадаю в поле зрения первого репортера. Он приближается ко мне, за ним и остальные. Я сбегаю вниз по лестнице и захлопываю за собой дверь.

Снаружи микрофонные штативы заполняют пространство, словно триффиды; в окна лезут непомерно длинные объективы. Я задергиваю шторы, но слепящие лучи прожекторов все равно проникают сквозь тонкую материю. Так же, как вчера, я укрываюсь на кухне, но и здесь нет спасения. Кто-то барабанит кулаком в заднюю дверь, а в прихожей трезвонит звонок. Телефон замолкает на секунду, прежде чем опять залиться трелью. Какофонию дополняет мой мобильник. Откуда им известен этот номер? Бесцеремонные, громкие звуки настойчиво требуют ответа. Я вспоминаю первую ночь, проведенную в твоей квартире. Тогда мне казалось, будто нет ничего более тоскливого, чем молчащий телефон.

Двадцать минут одиннадцатого: я устроилась на диване и включила телевизор. В тщетном усилии сохранить остатки тепла, завернулась в твою индийскую шаль. Издалека, с экрана, я вполне сносно могла сойти за тебя. В конце сюжета появилась надпись с просьбой сообщить имеющуюся информацию, а также номер телефона.

Половина двенадцатого: я сняла трубку телефона – проверила, работает ли. Потом испугалась: а вдруг в эту самую минуту мне звонят – ты или полиция с новостью о том, что ты нашлась.

Половина первого: ничего.

Час ночи: возникло ощущение, что окружающая тишина меня душит.

Половина второго: услышала собственный голос, зовущий тебя по имени. Или, наоборот, твое имя утонуло в молчании?

Два часа ночи: из-за двери донесся шорох. Я поспешно открыла, однако выяснилось, что это всего-навсего кошка, обитательница помойки, которую ты подобрала несколько месяцев назад. Молоко в холодильнике давно скисло, покормить обиженно мяукающего зверька было нечем.

Половина пятого утра: я вошла в твою спальню, протиснувшись между мольбертом и грудами холстов. Порезала палец на ноге. Наклонилась, разглядела на полу осколки стекла. Отдернула шторы и обнаружила, что окно выбито, а рама затянута полиэтиленом. Стало понятно, почему квартира не прогревается.

Я легла в твою постель. Полиэтилен хлопал на ледяном ветру, и эти прерывистые, неживые звуки вкупе с холодом доставляли мучительное неудобство. Под подушкой лежала твоя пижама, пахнущая точно так же, как платье. Я прижала ее к груди. Перевозбужденная и промерзшая, я никак не могла заснуть, однако в конце концов провалилась в забытье.

Мне снился красный цвет, оттенки с 1788-го по 1807-й. Цвет кардиналов и шлюх, страсти и пышных процессий; кошениль, кармазин, пурпур; цвет жизни, цвет крови.

Разбудил меня звонок в дверь.

Вторник

В коридорах и офисах уголовного суда уже вовсю чувствуется весна. Каждый оборот вращающейся двери приносит из парка слабый запах подстриженных газонов. Девушки за стойкой в холле одеты в легкие платья, их кожа золотится загаром, с вечера нанесенным из баллончиков. Несмотря на теплую погоду, на мне пальто и толстый свитер; я – бледный, закутанный пережиток зимы.

Открывая дверь в кабинет мистера Райта, я собираюсь рассказать ему о моем вчерашнем воображаемом преследователе. Мне нужно еще раз услышать, что этот человек находится за решеткой и после суда уже никогда не выйдет из тюрьмы. Однако стоит мне зайти, как я вижу весеннее солнце, бьющее в окно, и яркие люминесцентные лампы. При этом свете призрак моего страха бесследно рассеивается.