Караван маркиза де Сартена бесстрашно вступил в пустыню.

Впереди на осле ехал мавр, исполняя функции проводника. Для ориентации ему не требовался компас: жителям Сахары достаточно солнца и Полярной звезды. За мавром вышагивал верблюд с паланкином, около которого ехали маркиз, Рокко и Бен. Следом за первым двигались остальные верблюды, связанные цепочкой.

Перед глазами путешественников до самого объятого огненным закатом горизонта простиралась пустынная равнина. Впрочем, равнина отнюдь не была ровной, она представляла собой череду высоких и низких песчаных гряд. Там и сям торчала hedysarum alhagi – верблюжья колючка – худосочные растения, в полфута высотой, с разветвленными корнями, маленькими темными листочками и длинными колючками. До этих растений чрезвычайно лакомы верблюды. Вдали, на фоне неба, темнели силуэты финиковых пальм с длинными перистыми листьями, пожелтевшими от горячего дыхания самума.

– До чего тоскливая картина! – воскликнул маркиз. – И какая тишина стоит над этими песками.

– Тем не менее караванщики любят пустыню, – ответил Бен. – Оказавшись в Марокко, они ждут не дождутся дня, когда сюда вернутся.

– Но здешнюю жизнь вряд ли можно назвать веселой.

– Наверное, маркиз. Жизнь в пустыне трудна, полна тяжких лишений и опасностей. Ежегодно здесь гибнет немало отважных путешественников, чьи кости остаются лежать под палящим солнцем. Однако другие не теряют силы духа и продолжают странствия.

– Наверное, самумы пожинают богатый урожай жертв? – поинтересовался Рокко.

– Сами поймете по скелетам, что нам встретятся. Дорога в Нигер усеяна костями людей и животных. Нередко в песках навеки исчезают целые караваны.

– Разрази меня гром! – воскликнул Рокко. – Звучит не слишком обнадеживающе.

– Это если еще не учитывать тех, кто умирает от жажды, – произнес маркиз.

– В Марокко до сих пор помнят тысяча восемьсот пятый год, когда пересохли все колодцы.

– И много тогда караванов погибло? – спросил Рокко.

– Две тысячи человек и тысяча восемьсот верблюдов и ослов.

– Неужто все они погибли от жажды?

– Их трупы нашли рядом с сухими колодцами.

– Вот так гекатомбы… – протянул маркиз.

– Надеюсь, нам подобная судьба не грозит, – сказал Рокко.

Пока они беседовали, караван медленно продвигался с бархана на бархан. Жара сделалась невыносимой, свет, отражаясь от граней песчинок, резал глаза. Верблюды и кони поднимали пыль, от которой у людей начинался сильный кашель.

Временами казалось, что земля так пышет жаром, словно они ехали не по песку, а по озеру лавы, извергнутой невидимыми вулканами. От тишины, не нарушаемой ни щебетом птиц, ни гулом насекомых, корсиканцу и сардинцу, непривычным к таким местам, сделалось не по себе. Душу разбирала такая тоска…

Маркиз начал было мурлыкать под нос какую-то корсиканскую песенку, но вскоре умолк: пыль сушила губы. Да и голос, теряясь в пустоте, не веселил, а только усиливал грусть. Из-за отсутствия эха казалось, он мгновенно глохнет, словно жара поглощала звуки так же, как влагу.

В полдень, после четырех часов пути, караван остановился в крошечном оазисе с несколькими кустами саксаула[15] и десятком финиковых пальм, чуть ли не сгибавшихся под тяжестью гроздьев спелых плодов.

Пустыню по праву можно назвать родиной фиников. В оазисах они растут сами по себе, стойко сопротивляясь натиску песка, долгим засухам и палящему зною. Без верблюда обитателю пустыни пришлось бы плохо. Без финиковой пальмы – совсем худо. Поэтому понятно почтение, которым пользуется здесь это растение. Из него туареги и тиббу получают практически все, что требуется для жизни.