Люди набрасываются на невезучих животных, зубами и когтями вырывают куски плоти и глотают ее, еще трепещущую и истекающую кровью. Вот испуганный пес, убегая, метнулся им под ноги. Его тут же ловят и съедают живьем. Бедного ослика, привязанного на углу улицы, загрызают до смерти. Та же судьба постигает двух баранов.

Зверски вопя и продолжая взывать к Аллаху, фанатики приближаются к городским стенам. Базарная площадь остается позади. И тут на глаза им попадается человек. Раздается жуткий рев:

– Смерть кафиру![3]

Бедняга во всем черном, а цвет этот ненавистен марокканцам, предпочитающим белый или яркие краски. Безумцы сразу соображают, что перед ними – неверный, хуже того – еврей, которого можно убить безнаказанно. Человек, поняв, что замечен и не успеет укрыться в доме, бросается в арку дверного проема…

Юноше лет двадцать пять. Строен и красив, что редкость среди марокканских евреев, по большей части безобразных. Впрочем, их женщины по-прежнему сохраняют чистоту древнего семитского типа.

Видя несущихся к нему фанатиков, юноша выхватил из-за пояса пистолет, инкрустированный серебром и перламутром, в другую руку взял кинжал и решительно крикнул:

– Кто до меня дотронется, тут же умрет!

Фанатики в недоумении остановились. Чтобы им угрожал еврей? Неслыханно!

Марокканскому еврею не подобает защищаться. Ему надлежит покорно, как барану, умереть от руки первого же мусульманина, встреченного на религиозном празднике. К тому же у евреев не хватает духу обороняться. Да и что толку? Попытайся еврей поднять руку на мусульманина, будет тотчас же приговорен имперским правосудием к сожжению на костре.

Фанатики колебались недолго. Крики «Смерть кафиру!» возобновились. Сзади, готовая присоединиться к хамдукам, напирала толпа, подгоняя их воплями:

– Смерть неверному! Смерть еврею! Аллах и Магомет вас наградят!

Израильтянин, уже наверняка зная, что дело его гиблое, все же не потерял присутствия духа. Ствол пистолета был упрямо направлен на нападавших. Видимо, юноша собрался выпустить обе пули в безумцев, а потом взяться за кинжал. На побледневшем лице яростно сверкали черные глаза, красотой не уступающие очам самых прекрасных евреек.

– Назад! – отчаянно выкрикнул он.

Под ободряющее улюлюканье толпы фанатики начали, дико визжа, размахивать кинжалами и короткими ятаганами. Безумцы уже готовы были кинуться на юношу и разорвать его в клочья, когда дорогу им преградили двое незнакомцев:

– Стойте!

Оба они были в белых костюмах, какие европейцы носят в Марокко и прочих жарких странах. Первый мужчина выглядел лет на тридцать: высокий, стройный, черноусый брюнет с живыми глазами.

Второй – лет на пять-шесть старше, настоящий геркулес гренадерского роста и с толстенными ручищами: такой в одиночку способен противостоять целому отряду. Кожа смуглая, как у мулата, волосы цвета воронова крыла и огромные усищи, придававшие их обладателю несколько бандитский вид. Черты лица – грубоватые, нос – прямой, губы красные, точно вишни. На голове вместо пробкового шлема – странный черный берет, обвязанный алым платком. Веяло от этого великана такой мощью, что худосочные марокканцы смотрелись на его фоне довольно жалко.

Фанатики вновь притормозили. Речь уже шла не о еврейской собаке, перед ними стояли европейцы. Может, англичане, а может, французы или итальянцы. Короче говоря, те, кто мог обратиться за помощью к наместнику султана. Происшествие могло закончиться появлением у стен Танжера линкоров, что вряд ли понравится правителю.

– Прочь! – зловеще зашипел кто-то из фанатиков. – Еврей – наш!