– Что? Ушибли, да? – пятясь, выкрикивал Перстков. – Синяк будет, да?.. Будет-будет, не сомневайся!.. Ты меня так видел? А я тебя так вижу!..

«Да ведь это же я! – холодея, осознал он вдруг. – Я ударил, и все кончилось! Нет-нет, совпадения быть не может… Это мой удар всё изменил!..»

После таких мыслей Перстков уже не имел права пятиться. Он выпрямился, повернулся к Сидорову с Чуским спиной и твёрдым шагом двинулся вдоль штакетника. Но непривычно плоская земля подворачивалась под ноги – и Николай дважды споткнулся на ровном месте.

Тем не менее сквозь ворота под фанерным щитом с надписью «Турбаза „Тишина“» он прошёл, как сквозь триумфальную арку.

Возле коттеджа № 9 пришлось прислониться к деревянной стенке домика и попридержать ладонью прыгающие рёбра. Он смотрел на пыльную зелёную траву, на серый скворечник над коттеджем № 8, на прямые рейки штакетника, и, право, слеза навёртывалась.

«Гипноз, – сообразил он. – Вот что это такое было! Просто массовый гипноз. Этот проходимец всех нас загипнотизировал… и себя за компанию…»

Да, но где гарантия, что всё это не повторится?

«Пусть только попробует! – с отвагой подумал Перстков, оттолкнувшись плечом от коттеджа. – Ещё раз получит!..»

Опасения его оказались напрасны. Хотя Николай и ссылался неоднократно в стихах на нечеловеческую мощь своих предков («Мой прадед ветряки ворочал, что не под силу пятерым…»), сложения он был весьма хрупкого. Но, как видим, хватило даже его воробьиного удара, чтобы какой-то рычажок в мозгу Фёдора Сидорова раз и навсегда стал на свое место. Отныне с миром Фёдора можно будет познакомиться, лишь посетив очередную выставку молодых художников. Там, на картоне и холстах, он будет смирный, ручной, никому не грозящий помешательством или, скажем, крушением карьеры.

Из-за штакетника послышались голоса – и воинственность Персткова мгновенно испарилась.

– Куда он делся? – рычал издали Григорий. – Ива… Перспектива… Башку сверну!..

Фёдор неразборчиво отвечал ему дребезжащим тенорком.

– Ох и дурак ты, Федька! – гневно гудел Чуский, надо полагать, целиком принявший теперь сторону Сидорова. – Ох дура-ак!.. Ты кого оправдываешь? Это ж всё равно что картину изрезать!..

Николай неосторожно выглянул из-за домика, и Григорий вмиг оказался у штакетника, явно намереваясь перемахнуть ограду и заняться Перстковым вплотную.

Спасение явилось неожиданно в лице двух верхоконных милиционеров, осадивших золотисто-рыжих своих дончаков перед самым мольбертом.

– Что у вас тут происходит?

– Пока ничего… – нехотя отозвался Чуский.

– А кто Перстков?

Николай навострил уши.

– Да есть тут один… – Григорий с видимым сожалением смотрел на домик, за которым прятался поэт, и легонько пошатывал одной рукой штакетник, словно примеривался выломить из него хорошую, увесистую рейку.

– Супруга его в опорный пункт прибегала, на пристань, – пояснил сержант. – Слушайте, ребята, а она как… нормальная?

– С придурью, – хмуро сказал Григорий. – Что он – что она.

– Понятно… – Сержант засмеялся. – Турбаза, говорит, заколдована!..

Второй милиционер присматривался к Фёдору:

– А что это у вас, вроде синяк?

– Да на мольберт наткнулся… – ни на кого не глядя, расстроенно отвечал Фёдор. Он собирал свои причиндалы. Даже издали было заметно, как у него дрожат руки.

Судя по диалогу, до пристани Фёдор «не достал». Видимо, поражённая зона включала только турбазу и окрестности.

– С колдовством вроде разобрались, – сказал весёлый сержант. – Так и доложим… А то там дамочка эта назад идти боится.

Нет, к чёрту эту турбазу, к чёрту оставшуюся неделю… Вот только Вера с пристани вернётся – и срочно сматывать удочки!