Невольно бросил взгляд на свои тонкие руки. Ну нет, ну скажите мне кто-нибудь, что это неправда. Потому что если я теперь Дмитрий Новицкий, значит где-то рядом должен быть и князь Лещинский Гавел, дочек которого я – пусть и не специально – совсем недавно в кровавые клочья размотал. Если все это так, то плюс в происходящем, по-моему, только один: хорошо, что не в собаку.

– Excuse me, where is the toilet?

После моих слов возникла недоуменная пауза. Медсестра смотрела на меня с удивлением и немым вопросом. Я смотрел на нее с удивлением и немым вопросом.

– Со? Не разумьем, – отрицательно помотала девушка головой, огорошив меня странным говором. Но вдруг лицо ее озарило пониманием: – А, туалета?! Далей вздуж корьетажа.

Похоже, обработав услышанное и выцепив слово «туалет», она поняла, о чем речь, и уже привстала со стула, показывая мне направление.

Язык у нее… очень странный. Причем явно родственный, славянский. Акцент еще такой, как у эстонцев или литовцев. Но не совсем – говорит девушка, растягивая гласные, но при этом стремительно выговаривает согласные. Быстротягучий говор, я бы подобное назвал.

– Польский? – спросил я медсестру.

– Так, – кивнула медсестра.

Вот опять – говорит вроде быстро, но гласная тянется.

«Так», – мысленно повторил я за медсестрой, осмысливая происходящее.

Она разговаривает на польском. Английский не знает. Я снова – в который раз за пару последних минут – почувствовал холодный пот на лбу. И понемногу начал уже на полном серьезе вспоминать разговор со странным незнакомцем и вообще все, что мне привиделось после удара молнии.

«Попал ты, парень», – обратился я и к самому себе, безымянному, и к Дмитрию Новицкому, в чьем теле сейчас был. Хотя, он-то уже все – теперь здесь только я.

Между тем чувство тревоги, поднявшее меня с койки в палате, так и не уходило – наоборот, набат, предупреждающий об угрозе, бил все громче и громче. Как там обидевшийся на сантехника незнакомец говорил? Что-то вроде того, что при прибытии экстренных служб безопасность княжеского рода до нас не сможет добраться сразу. Но в том, что она доберется, он не сомневался.

Не нравится мне это все.

– Где я? – спросил на русском, но медсестра вопрос прекрасно поняла.

– То есть шпиталь мьейска Франчишка Рашей.

«Это больница имени Франческа Рашея», – перевел машинально. Это я польский язык знаю или просто логика?

– Кторе мьясто? – вдруг спросил я у медсестры, что за город. Причем получилось у меня это непроизвольно.

Вот это поворот!

И как я так смог? Я ведь на польском раньше только пару слов знал – «курва» да «йа пердоле».

– То есть Познань, – между тем ответила медсестра.

«С десяти лет проживаешь в городе Познань, где получил среднее образование в Британской международной школе…» – прозвучали в памяти слова незнакомца.

Познань. Я все-таки в Польше. Ну-ка, проверим еще кое-что:

– Моя сестра, Наоми Новицкая. Она здесь?

Имя сестры – юной девушки с удивительными серебряными волосами – я вспомнил очень легко. А вот на польском спросить не получилось – стоило лишь задуматься об этом, как закрытые пока области памяти просто не открылись.

– Наоми Новицка? – переспросив, медсестра, не дожидаясь ответа, посмотрела на отсвечивающий синим экран монитора. – Тутай. Двужестя тчечи оджау, – махнула медсестра дальше по коридору, в ту же сторону, где и туалет располагался.

«Здесь. Двадцать третья палата».

Очень хотелось продолжить расспросы, но залитое в меня капельницей содержимое банок победило, так что, кивнув медсестре, я двинулся в туалет. Стойку-штатив для капельниц так и катил с собой, хотя уже мог идти без нее.