Я зло сплюнул, затряс в воздухе кулаками, болтая грязной сумкой.

– Твари! Я вам покажу! Я вас найду, уроды!

Пнул валяющийся камень, который больно отбил палец на ноге. Вновь чертыхнулся. Повернулся. Заметил стоящего в своей задумчивой позе странного деда с белой бородой. Он с неподдельным сочувствием наблюдал за мной. Но судя по тому, что он с прилёта вертолёта до сего момента не сдвинулся с места, то улетать этот псих не собирался. А остальные, значит, улетели!

– Милый у вас городок, уважаемый! – крикнул я ему. – Гостеприимный.

Дед состроил мину, мол, ну зачем же вы так.

Я зло покачал головой, остервенело принялся отряхивать полы пальто, брюки. Что дальше? Что теперь мне делать? Ну, твари…

– Эй, потерпевший, – услышал я вдруг знакомый насмешливо-деловитый басок, – ходи сюда, помогу.

– Да пошли бы вы со своей помощью! – Тон стоявшего в дверях диспетчерской Карчевского меня задел, и я вновь взвился, как сухой порох от искры. – С вашими шуточками и ужимками! Пошли вы все с вашим долбаным городом, уроды! Суки! Что я вам всем сделал? Что?

Я завёлся не на шутку. Будучи спокойным человеком, я расхожусь до степени бешенства редко, но сегодня меня прямо-таки убили несправедливость и открытое хамство вперемешку с отчаянием и растерянностью.

– Пошли вы все, – кинул я напоследок, чувствуя, что не могу больше стоять здесь, возле площадки своего внутреннего позора. Закинув на плечо сумку, я быстрым шагом двинулся в сторону города, абсолютно не задумываясь, куда именно и зачем, даже не посмотрев в сторону диспетчерской. Мне срочно нужно было побыть одному.

Я уходил в темноту Славинска, опустив плечи и шмыгая разбитым носом. И спиной чувствовал, что меня провожают взглядами сумасшедший старик и геолог-рецидивист.

От ударов в нос лицо не становится мужественнее, это факт. По крайней мере, моё не стало.

Я стоял в ванной и разглядывал свою физиономию в маленькое зеркало на стене. Разглядывал и сокрушённо качал головой. Надо же, один удар, и вот уже человек становится похожим на пропитого бомжа. Одутловатость щёк уже спала, зато под глазами появились тени синяков. Нос превратился в багровую сливу в пол-лица, но, слава богу, оказался не поломанным. Верхняя губа опухла и оттопырилась вперёд.

Я убрал от лица свечу, поставил её на раковину, в заранее принесённый гранёный стакан. Свеча встала криво, и горячий воск принялся медленно стекать по стеклянной поверхности, застывая длинными слезинками.

Я вздохнул. Отстранился от зеркала и опёрся спиной о прохладный кафель стены. Вновь приложил к носу смоченный в холодной воде платок, чувствуя, как немеет кожа. Настроение было препоганое.

После того, как я ушёл прочь от злосчастного аэродрома, я некоторое время бесцельно бродил по улицам, приходя в себя. Не каждый день со мной приключаются такие неприятные ситуации, не каждый день мне бьют по лицу незнакомые люди. Тем более что я сам был жертвой обстоятельств и насилие в свой адрес считал совсем уж незаслуженным. Да что там, это было просто несправедливо, подло и низко. Ударить исподтишка, неожиданно, подло! В другой обстановке я бы этому вшивому интеллигенту навалял бы, уж к бабке не ходи!

Впрочем, по-настоящему не дрался я давно. Да и «по-настоящему»-то навряд ли вообще когда-либо дрался. Вот так, чтобы до смертного боя, до кровавой пелены в глазах – никогда. Если не считать школьной поры, то весь мой опыт поединков в зрелом возрасте сводился к паре потасовок в институтском общежитии да одной пьяной драке в кабаке. В первом случае всё обычно заканчивалось сопением и кряхтением на полу, когда, сцепившись в неумелом партере, пытались просто придавить друг друга к земле. Во втором же – сотрясением мозга и выбитой от сильного, но неточного удара кистью.