Но все равно, все пространство заполнилось звуками – ржанием коней, яростными криками и стонами раненых. А еще – лязгом клинков, ударявшихся друг о друга, мерзкими звуками мокрой плоти, которую раздирает меч и чавканье, которое издает топор, врубившийся в тело врага.

И ведь нет никакой поэзии и упоения боем, а только горячий бред и боль.

Боковым зрением Ярослав увидел, что неподалеку от него откуда-то выскочил пеший воин, с огромным топором на длинном топорище. И ведь лезвие топора несется прямо на него! Парень даже понял, куда упадет топор – а прямо на его бедро, потому что выше пеший ратник не дотянется. И Соколов даже рассчитал дальнейшие действия врага: вот, тот нанесет удар лезвием по бедру, а когда Соколов начнет падать вниз, то враг его добьет ударом по голове. И никакой кожаный шлем не удержит топор. Вон, ворог уже улыбается, ощерился желтыми зубами, словно лошадь. И глаз не видно, а если они и есть, так скрыты «личиной», нацепленной на шлем.

Нет уж, шиш тебе!

Кажется, время остановилось на долю секунды. И все происходящее с человеком двадцать первого века казалось, словно в замедленной съемке. Но за краткий миг Ярослав умудрился развернуть мерина и принять падающее лезвие на свой щит. Тряхнуло изрядно и левую руку, да и все туловище. Кажется, даже мерина подкинуло на месте. А что со щитом-то? Тьфу ты, половину щита снесло, словно не топором стукнули, а проехала гусеница трактора.

И как после таких ударов в седле-то держатся? Положено бы вылететь, как пробка из бутылки, но парень умудрился усидеть, да еще и сразу, не думая, махнуть мечом сверху вниз, метясь в ту самую руку, что держала топор.

Достану тебя зараза!

По руке попасть не успел, враг ее отдернул, сумев спасти кисть, зато открыл плечо. А Ярослав даже не понял – ударил ли он плашмя, или лезвием, но тот страшный дядька с топором, вдруг воскликнул от боли, потом выругался, а его правая рука повисла плетью вдоль туловища.

Вражеский ратник попытался перехватить топор левой рукой, а Ярослав, поражаясь собственному хладнокровию, уже замахивался мечом во второй раз, чтобы добить супостата. Но не понадобилось. Кто-то из ратников Клеста, не заморачиваясь во время боя на благородство, просто рубанул сзади пешца поперек шеи и тот, раскрыв рот в предсмертном оскале, упал на колени, а потом и вовсе повалился на землю.

О, так это Татень? Хотел сказать старому воину спасибо, но не успел, потому что его мерин, словно бы почувствовал вкус битвы, рванулся вперед так, что Соколова подкинуло и он, довольно больно стукнулся задницей о жесткое седло и лязгнул зубами. Мысленно выругав и мерина, и самого себя, (мерина за нрав, себя за бестолковость) Ярослав восстановил равновесие.

Нет, в следующий раз воевать пешим пойду, решил Ярослав. Если ногами стоять на земле твердо, укрываясь за длинным щитом, то никакой тебе мерин не страшен. Ни чужой, ни свой. Правда, кто его будет спрашивать – как он пойдет? Как воевода прикажет, так он и сделает.

А Мирный вынес своего седока за спины двух вражеских ратников, которые были связаны боем с двумя «клестовцами». Мерин, словно бы и не носил такую миролюбивую кличку, а был каким-нибудь «Свирепым» или «Буйным» сразу же отпихнул плечом кобылу вражеского воина, отчего всадник сбился с ритма, чем сразу же и воспользовался его противник, проткнувший воина мечом. А Ярослав, тоже не заморачиваясь благородством, полоснул спину того из противников, что оказался поближе.

– Спасибо Ярик, – услышал Ярослав голос Клеста.

О, так он самому воеводы нынче помог? Ярослав, в горячке боя, и не заметил – кому помогал. Но разве это важно? И он помог, и ему самому помогли. Бой, это такая штука, что без помощи друга никак нельзя. Вот, разве что, как-то надо друг друга «пометить». В такой суматохе отличить своего от чужого очень трудно. Плащи бы, какие завести, чтобы отличать своих от чужих.