– Иммиграционная служба докажет обратное. – Покорны наклонился вперед и вновь наполнил тарелку из большой фаянсовой супницы, которая стояла на середине стола. – Моя жена. Моя бывшая жена. Она говорила с ними. Она сумасшедшая. Ходит по улицам, но совершенно выжила из ума. Она меня ненавидит. Я знаю, что она наплела чиновникам. Теперь-то она будет счастлива. Меня отправят в Австрию, а она будет в восторге.

– Ну почему вы такой пессимист? – Арчера раздражала готовность Покорны признать свое поражение. – Я уверен, что вам дадут шанс изложить все факты.

– Все факты. – Покорны попытался рассмеяться, но в его глазах, прячущихся за стеклами очков, затуманенных паром, поднимающимся над супом, стоял страх. – Почему вы думаете, что эти факты помогут мне?

– Дело в том, Манфред, – заговорил Арчер, когда Покорны вновь склонился над тарелкой, – что я знаю вас достаточно долго и за это время не слышал ни слова, которое кто-либо смог бы использовать против вас.

– Да, – кивнул Покорны, – это так. Вы пойдете и скажете это инспектору?

– Разумеется, – ответил Арчер, хотя делать это ему как раз и не хотелось. – Если вам понадобится свидетель.

– Мне понадобится свидетель. Мне понадобятся сотни свидетелей. Но позвольте дать вам совет, мистер Арчер. Будьте осторожны. Не становитесь мне близким другом. Это может вам повредить.

– Ерунда, – отмахнулся Арчер. – Я не собираюсь лгать. Я скажу лишь то, что мне известно.

– А что вам известно обо мне? – Покорны оторвался от супа, его губы задрожали. – Уж простите меня великодушно, но вы ничего обо мне не знаете. Разве мы хоть раз говорили по душам? Мы вместе работали в программе. Вы говорили: «Манфред, здесь мне нужно пятнадцать секунд музыки. В прошлой передаче музыка удалась». Или вы могли сказать: «На прошлой неделе музыка была так себе, к следующей надо бы написать что-нибудь получше…» Вы всегда держались со мной предельно вежливо. Слушали меня, даже когда я нес чушь и говорил слишком быстро. Иногда подсмеивались надо мной, над моей нервозностью, моей манерой одеваться… – Покорны поднял руку и покачал головой, как бы отсекая возможные возражения. – Нет, нет. Это нормально. В ваших насмешках не было злобы, потому что, мистер Арчер, вы человек добрый. И высмеивали вы меня по-дружески. Во мне есть много такого, над чем можно посмеяться. Но разве мы соприкасались на более глубоких уровнях? Вы впервые пришли в мой дом. Вы никогда не встречались с моей женой. Я бывал в вашем доме только по работе, а когда работа заканчивалась, мы не знали, что сказать друг другу. Я отсиживал еще пять минут и уходил. И теперь совершенно неожиданно вы оказались втянутым в мои проблемы. Я бы не стал вас винить, если бы вы сказали: «Кто мне этот забавный маленький человечек? Он машинка, которую я достаю из шкафа каждый четверг. Теперь машинка вышла из строя, поэтому я беру другую машинку».

– На самом деле все совсем не так, – ответил Арчер.

– Нет. Разумеется, нет. Я знаю, что не так. Я лишь говорю, что не стал бы вас винить…

– Я пришел сюда, Манфред, – Арчер по-прежнему заставлял себя смотреть на этого невысокого человека с всклоченными седыми волосами, нависшего над тарелкой и проливающего суп на халат, – чтобы помочь, если это в моих силах.

– Почему? – Покорны поднял голову, не донеся ложку до рта, и с вызовом посмотрел на Арчера.

– Потому что я восхищаюсь вами. Потому что я не знаю второго такого композитора. Потому что уже три года вы пишете для меня музыку, которая мне очень нравится. – Арчер понимал, что это лишь малая часть правды. – Потому что я вас знаю. В этом, наверное, все дело.