Мой ингалятор – это специальное оборудование, которое стоит у меня в комнате. И если случаются приступы, дышать я могу только через маску, сидя взаперти. Сейчас у меня уже много лет период ремиссии – симптомов почти нет. Но моя болезнь причинила мне много страданий. Я не слабый парень, занимался физкультурой наравне со всеми. Но меня много раз увозили из школы на скорой помощи. Бывало, что приступы кашля и удушья отнимали у меня праздники – день рождения и новый год. Я терял сознание, просыпался в больнице. И до сих пор я живу с мыслью, что могу закашляться, а меня не успеют спасти.

Мне нужно соблюдать правила, чтобы жить. Я не могу находиться рядом с курящими людьми или рядом с теми, кто чрезмерно пользуется духами. И не дай бог кто-то при мне распылит аэрозоль.

Многие и не знают, что я болен, ведь я выгляжу, как обычный человек. И я терпеть не могу, когда люди приправляют чужие болезни налётом мистики. Однако с моей соседкой в самом деле происходило такое, что не поддавалось разумному объяснению.

Однажды она перестала выходить на улицу. Но я знал, что старушка жива, потому что часто видел в окне её лицо, и её посещал социальный работник.

Когда бабушка была уже не в состоянии покидать квартиру, я думал, что она доживает свои последние дни. Только вот она не торопилась на тот свет. Я уже начал работать и закончил два курса на заочном, а старушка всё так же выглядывала из своего окна, спокойно и добро улыбаясь.

Казалось, она уже давно не может ходить, но однажды, я увидел её на пороге своей квартиры.

Моя дверь сотрясалась от тяжёлых ударов. Я перепугался, подошёл к глазку и увидел свою престарелую соседку. Вот те раз!

Открыл дверь и обомлел. Передо мной стояла та самая старуха, что была знакома мне с детства, но теперь она была осанистая и прямая, как столб. И такая худющая, что мешковатая одежда висела на ней. Старый ватник, юбка до пола, свисали как тряпки. Голова старухи была замотана в платок, я видел только её лицо. Казалось, её голову приставили к другому, тощему телу.

– Сынок, дай, пожалуйста, кусочек хлебушка, – попросила она.

Мне было неловко от того, что я стал для этой женщины тем, у кого ей пришлось просить еду.

– Да, да, сейчас! Подождите, – я оставил дверь открытой и побежал на кухню.

«О, господи, как эта несчастная исхудала от голода! Как такое могла допустить социальная служба?», – думал я, отрезая половину от свежего батона.

Соседка так и стояла у порога. Я вынес ей хлеб.

– Вот, может вам что-нибудь ещё дать из еды? Масла, крупы… – я не успел договорить. Увидев половинку батона в моих руках, женщина резко склонилась и схватила его зубами, а потом, невероятно быстро для больной старухи, двинулась вниз по лестнице с куском хлеба во рту.

Как голодное животное… У меня в руках только пакет остался.

Я был настолько напуган и озадачен произошедшим, что не сразу смог прийти в себя. Боялся, что от шока у меня начнётся кашель, но всё обошлось.

В тот же день я позвонил в социальную защиту и стал разбираться, что не так. Я не смог подробно ответить на вопросы, потому что не знал, как зовут старуху, не знал её фамилию и отчество. Я не знал, сколько ей лет, только и смог назвать адрес. Мне пообещали, что во всём разберутся, и я, надеясь на них снова взялся за свои дела. Это был период сессии.

Только пару дней спустя, я снова вспомнил о соседке, когда возвращался домой из магазина и увидел её в окне. Женщина выглядывала, просунувшись сквозь занавески и её голова была высоко, будто она встала перед окном на табуретку. Это зрелище казалось мне слишком гротескным, близким к безумию. Особенно на фоне того, о чём говорили соседи внизу.