После чего все майоры в строю испуганно косились, задирали ноги и не гнули их нигде вообще, не то что в колене.

Так их и выпускали потом несгибаемых. И отличить было легко: гнешь ногу – получается, что ты без образования; не гнешь – значит, академик.

Чем больше у зама ума, тем чаще он повторяет это перед строем. Наш прошлый зам каждые пять минут повторял, из чего можно было заключить, что у нас зам – гений! У нас имеется и письменное тому подтверждение. Зайдите в гальюн в пашей казарме, и в первой кабине справа, под надписью «Много у нас диковин, каждый мудак – Бетховен», увидите: «Ребята, у нас зам – гений!»

Однажды пришли в город С. (Стекловодск) па погрузку ракет. Не успели чалки бросить, как наш зам, представитель, скорее всего, ЦК, тут как тут, уже стоит наверху в белой рубашке, новой тужурке, напомаженный.

Дежурный его спрашивает:

– Вы куда, Василий Андреевич?

Стоит и ждет любой ответ зама, чтоб кивнуть, а зам говорит исключительно не глядя:

– В редакцию газеты «На страже Заполярья». Посмотрю, как там…

«Там» оказалось какой кверху. Рано утром зам прошмыгнул на корабль – истерзанный, с огромным фонарем под правым глазом. Странно встретили боевого комиссара и представителя (ммм…) ЦК в нашей родной «На страже Заполярья», которую мы выписываем толпами. Очень странно.

Хватит, наверное, о замах, Бог с ними, пусть их коза бодает, лучше еще раз об офицерах.

Офицер что собака, прикормил – твой. И тут важно не перекормить, чтоб не охамел. Вот если кидать. По куску. Можно держать целую стаю. Лучшее все равно будет перепадать вожаку, а уж он-то найдет, чем занять остальных.

В конце службы офицер теряет нюх, и его отдают в народное хозяйство. Офицер – это судьба.

Офицера нельзя оскорбить. И этим он напоминает дерево. Разве можно оскорбить дерево?

А чем офицер отличается от дерева? Тем, что он не поддается обработке. Настоящий офицер хоть что может. За это он и любим народом.

Для настоящего офицера преград нет. Он везде пройдет и возьмет что хочешь. Голыми руками.

Регулярно. За «50, 60 и 70 лет Вооруженным Силам» и за «десять, пятнадцать, двадцать лет безупречной службы».

Хорошо воспринимает. Он им радуется. И радуется он им больше, чем волкодав, увешанный медалями за сообразительность, преданность и экстерьер. Гораздо больше.

Конечно, и среди офицеров бывают философы, которым медали до такой же лампочки, как и племенным волкодавам, но в общей массе, в абсолютном большинстве, медали офицера радуют. Он играет с ними, как малое дитя, до самой старости.

Один мой знакомый вешал на себя только две медали, а остальные клал в карман и поигрывал ими при ходьбе, а когда его спрашивали: «А где ваши остальные награды?», – он доставал их из кармана полной горстью и молча протягивал.

Некоторые, дочитав до этого места, все же интересуются: «Интересно, а как же все-таки они служат?»

Отвечаю им:

– Мы служим задом наперед, не прямо, а наоборот, шиворот-навыворот и стоя на голове вверх тормашками. И по служебной лестнице так и поднимаемся вверх ногами: тук-тук-тук по ступенькам тыковкой, которая у всей планеты маковка.

Кто не понимает, о чем я говорю, пусть пропустит это место и читает дальше.

Лейтенант – это начало большого конца. Я как-то сказал так перед строем лейтенантов, и они заулыбались. Значит, понимают, о чем идет речь.

Вы знаете, иногда у меня такое впечатление складывается, что до капитана третьего ранга включительно на флоте все нормальные люди.