– Тогда просто кофе?

– Да.

Я пошел в кухню и взялся за кофейник. На кухне преобладали белые и коричневые цвета с добавлением желтого и медно-красного. Мне нравилась эта гамма. Цвета вообще действовали на меня так, как на других действует музыка. Я не очень любил музыку, а когда ее было слишком много, и вовсе выходил из себя. Особенно меня раздражало то, что исполнялось в ресторанах и самолетах. Я не держал в доме проигрыватель и вообще предпочитал тишину.

Она проследовала за мной из гостиной и стала оглядывать кухню с легким удивлением.

– Неужели все жокеи так живут?

– Естественно.

– Что-то не верится.

Она заглянула в буфет, обшитый сосной, откуда я доставал кофе.

– Вы сами себе готовите?

– Как правило.

– Любите изысканные кушанья – например, шашлык? – В голосе чуть скрытая насмешка.

– Нет, бифштексы.

Я налил дымящийся кофе в чашки и предложил Роберте сливки и сахар. Она отказалась от сахара, но сливки налила щедро. Затем она уселась на желтую табуретку. Ее медные волосы хорошо смотрелись и в кухне.

– Вы, похоже, неплохо ее переносите, – сказала Роберта.

– Кого?

– Дисквалификацию.

Я промолчал.

– Кактус, – сказала она.

Она не торопилась с кофе, делала редкие глотки, изучающе поглядывая на меня поверх чашки. Я, в свою очередь, изучал Роберту. Почти одного роста со мной, прекрасно владеет собой, холодная, как стратосфера. На моих глазах она росла, превращаясь из капризного ребенка в эгоцентричного подростка, в капризную дебютантку и, наконец, в сверкающую подделку под фотомодель, сильно мающуюся от скуки. За те восемь лет, что я ездил у ее отца, мы встречались редко и разговаривали мало – в основном возле скакового круга и у дверей весовой. В те моменты, когда она ко мне обращалась, она смотрела поверх моей головы.

– Вы не хотите мне помочь, – сказала Роберта.

– Помочь объяснить, зачем вы ко мне пришли? – продолжил я.

Она кивнула:

– Мне казалось, я вас знаю. Теперь я поняла, что ошибалась.

– Что же вы ожидали увидеть?

– Отец говорил, что вы родились и выросли на ферме, где свиньи забегали и выбегали из дома.

– Он преувеличивал.

Она чуть подняла подбородок, словно желая предупредить фамильярность со стороны собеседника, – жест, который я видел у нее и ее братьев сотню раз. Подражание родителям.

– Это были не свиньи, а куры, – уточнил я.

Она окинула меня надменным взглядом. Я ответил легкой улыбкой, не собираясь «знать свой шесток». Некоторое время она напряженно думала, как же лучше обращаться с кактусом, – я отчетливо слышал, как крутятся колесики в ее мозгу, – и наконец подбородок занял первоначальное положение.

– Настоящие?

Вот это уже хорошо. Я почувствовал, что улыбаюсь почти искренне.

– Вполне.

– Вы не похожи на... Я хочу сказать...

– Я прекрасно понимаю, что вы хотите сказать. Пора бы вам избавиться от этих цепей.

– От цепей? О чем вы говорите?

– От цепей, сковывающих ум. От оков, в которых томится ваша душа.

– С умом у меня все в порядке.

– Вы шутите, ваша голова набита идеями, которым уже пора на свалку.

– Я пришла сюда не для того, чтобы... – запальчиво начала она и вдруг осеклась.

– Вы пришли сюда не для того, чтобы выслушивать оскорбления, – иронически закончил я.

– Коль скоро вы употребили этот штамп, то да. Но я не собиралась это говорить.

– Зачем же тогда вы пожаловали?

Она помолчала и ответила:

– Я хотела вашей помощи.

– Для чего?

– Чтобы... чтобы справиться с отцом.

Меня удивило, во-первых, что с отцом приходится «справляться», а во-вторых, что она не может сделать этого без моей помощи.

– В чем же заключается мое участие?