Черевин привстал и, сунув руку в карман, стал шебаршить там, звеня мелочью и приговаривая:

– Сейчас! У меня же есть деньги. Если бы у меня денег не было… Сейчас!..

Кривоносый смотрел на него спокойно, огонек сигареты был ярко-красным. Когда наконец выудил Черевин из кармана несколько блеснувших ртутью монеток, протягиваемых на ладони, он сказал медленно:

– Не продается.

И отвернулся.

Черевин помолчал, сжав монеты в кулаке и не зная, что делать с кулаком. Потом сказал просительно:

– Ну продай, что ты… Тебе же много. А я есть хочу. И взять негде. Продай.

Издалека послышался гудок, и вдруг по товарному составу, стоявшему на дальних путях, побежал удар, перескакивая со звоном и гулом от буфера к буферу, от вагона к вагону. Он дробно прокатился от самого тепловоза, боднувшего первый вагон своей упрямой железной головой, до самого последнего, дернувшегося, чтобы передать движение соседу, но не сумевшего его передать, потому что соседа не было. Тепловоз уперся колесами в рельсы покруче и повел в другую сторону, и снова рывком – опять побежал стук, словно не вагоны, а люди подставляли друг другу железные ладоши. Тихо, а потом все быстрее вагоны покатились друг за другом по своему железному пути. Скоро все затихло. Только вдалеке, казалось, кто-то позванивает по рельсам молоточком.

– Ну, можно, я оторву, что ли… – сказал Черевин.

– Кушай, пожалуйста, – отозвался кривоносый. – Кушай.

Черевин помедлил, потом протянул к лавашу обе руки и стал тянуть его теплую влажную плоть в разные стороны, чувствуя, как она поддается, как тянется, как начинает рваться. Он откусил от краюхи и стал медленно жевать – чтобы душистый хлебный сок постепенно стекал в горло.

– Я не люблю так, – сказал он с набитым ртом и откусил еще. – Я люблю, когда все ясно.

Кривоносый хмыкнул неопределенно.

– Я люблю, когда без одолжений, – упрямо сказал Черевин. – Зачем эти одолжения? Я не люблю.

Он снова откусил и несколько раз яростно жевнул.

– Зачем они? – спросил он. – Зачем? Чтобы сделаться должным? Я не люблю быть в долгу. Зачем, если можно купить? Верно?

Кривоносый молчал.

– Вот ты мне дал хлеба, верно? – говорил Черевин. – Теперь я тебе должен что-нибудь дать. А если у меня ничего нет? Тогда как? Лучше бы ты взял у меня деньги. Я же не знаю, что ты у меня попросишь теперь.

Черевин говорил эти слова, чувствуя, что с каждым из них, безвозвратно вылетающих в пространство из набитого хлебом рта и так же безвозвратно меняющих мир в худшую сторону, ядовитый зуд мщения не утихает, как должен был бы, а, напротив, становится все сильнее.

– Почему я должен быть должным? – сипло спрашивал Черевин, откусывая еще и еще от задыхающейся в кулаке мякоти. – Почему? Что, без этого нельзя, что ли? Обязательно все друг другу должны быть что-то должны?

Кривоносый внимательно на него смотрел – не моргая, не щурясь. Черевин задохнулся. Он почувствовал, что говорит правильно, в нужном направлении, что главное – не менять тона, и тогда еще несколько слов – десяток от силы, – и он его ударит, этот кривоносый. И уж тогда у Черевина будут все основания впиться ему в горло так, как впивается он сейчас в его хлеб.

– Верно? – спрашивал Черевин, глядя ему в глаза. – Верно? Ведь кабы я знал, что ты у меня потом попросишь, то это одно. А я не знаю. Верно? Чем же мой долг измерить? Ничем. Нечем. Кроме денег. Вот я и говорил – возьми деньги. Помнишь?

Черевин сделал легкое движение к нему, чуть придвигаясь и как бы подставляя щеку.

– Нет, ты помнишь? – сказал он, чувствуя легкое замирание души: вот оно, сейчас. – Так я и говорю: взял бы ты деньги.